Александр Дюма - Исповедь маркизы

— Я же так ее любил! — восклицал он повсюду.

Жюли сделала философа поистине несчастным. Он, как обычно, смирился; только стекольщица возмущалась и желала знать причину горя своего приемного сына.

— Господи! Что он такого нашел в этой паучихе, ради которой бросил меня, а она теперь над ним издевается? Я поговорю с этой красоткой, и ей придется меня выслушать.

В самом деле, стекольщица отправилась к мадемуазель де Леспинас и как следует ее отчитала, заявив даже, что та оторвала ее сына от занятий и что с тех пор, как д’Аламбер с ней познакомился, он не делал больше ничего полезного (хотя это было не так).

Жюли извинялась как могла, всячески оправдываясь, но умалчивая о главном. Между тем г-н де Мора продолжал добиваться ее благосклонности и шел прямо к цели, о чем нетрудно было догадаться. Барышня, по своему обыкновению, безумно к нему привязалась. Самое интересное, что испанец привязался к ней еще сильнее, он совсем обезумел и даже обещал на ней жениться. Человеку свойственно гораздо меньше дорожить тем, в обладании чем он уверен; поэтому, как только мадемуазель де Леспинас увидела, что окончательно покорила г-на де Мора, она стала еще больше кичиться этим перед другими, но, в сущности, охладела к нему. Об этом романе можно было бы писать бесконечно; к сожалению, у меня нет времени и придется многое опустить, иначе мои мемуары получились бы такими же длинными, как «Энциклопедия».

Родители г-на де Мора узнали об этой связи и отозвали сына, так как у них были другие планы относительно его женитьбы. Маркиз и Жюли откликнулись на это душераздирающими криками, которые разнеслись повсюду и не долетели только до д’Аламбера; философа милосердно от них избавили, что меня удивляет.

— Я вернусь, моя дорогая подруга, и ничто нас не разлучит, — говорил ей маркиз. — Я сам поговорю с родителями, скажу им, как сильно вас люблю, скажу, что вы собой представляете, и они не станут больше противиться моему счастью. Но самое главное, что вдали от вас мне несомненно суждено умереть, а они не желают моей смерти.

И в самом деле, у безупречного молодого человека было очень скверное здоровье — природа обделила его только этим. Его поразила та смертельная грудная болезнь, которая никого не щадит, особенно если она усугубляется сильными огорчениями.

Последние мгновения, проведенные влюбленным возле своей богини, были отданы непрерывному созерцанию ее. Он смотрел на Жюли часами напролет и, когда она порой спрашивала, зачем он это делает, отвечал:

— Я хочу запечатлеть в своей памяти ваше лицо вплоть до мельчайших черточек, чтобы беспрестанно видеть вас и чтобы ваш образ оставался совершенным, когда меня здесь не будет.

Наконец, он уехал! И тут, как водится, страсть Жюли вспыхнула с новой силой. В тот же вечер она позвала д’Аламбера и с величайшим пафосом рассказала ему, что безумно любит г-на де Мора, а г-н де Мора умирает от любви к ней.

— Боже мой! — воскликнул перепуганный философ. — Теперь вы будете любить его гораздо сильнее, чем меня, не так ли?

— Нет, совсем иначе, вы это знаете; но мне очень жаль этого молодого человека, ибо я его убиваю. Он должен писать мне каждый день; прошу вас, позаботьтесь о том, чтобы мне незамедлительно доставляли почту с юга. Я слишком дорожу этими письмами. Вы обещаете, не так ли?

— Обещаю.

Бедный философ, всецело уверенный в добродетели и любви этой женщины, в которой он не посмел бы усомниться, самолично выходил навстречу почтальону. Если приходило письмо — а они приходили без перерыва, — он с сияющим видом поднимался к мадемуазель де Леспинас и вручал ей послание, даже не позволяя себе бросить взгляд на штемпель. Дождавшись, когда она кончит читать, он спрашивал:

— Вы довольны?

Иногда Жюли изволила отвечать: «Да», а порой он получал резкую отповедь.

Все это продолжалось больше года.

Любовь маркиза не иссякала, но его здоровье с каждым днем ухудшалось; он угасал вдали от своей дорогой Жюли. Она страдала почти таким же недугом; к тому же в ее случае лезвие точило ножны: эта пламенная душа не могла существовать в своем теле, не испепеляя его.

Однажды маркиз написал, что родители собираются его женить и что если его не спасут от их тирании, то он пустит себе пулю в лоб. Получив это сообщение, Жюли стала ломать голову в поисках спасительного средства. Это было непросто. Родители знали о ее власти над сыном и всячески с ней боролись. Тем не менее она придумала одну уловку, и д’Аламберу вновь пришлось сыграть в этом ведущую роль.

— Друг мой, — сказала она ему, — господин де Мора умирает. Его семья, закосневшая в своих предрассудках, не желает этого замечать. Единственный оставшийся способ спасти маркиза — помочь ему вернуться сюда; вы один можете оказать нам эту услугу. Поезжайте к Лорри, он ваш друг и ни в чем вам не отказывает. Госпожа де Фуэнтес собирается ему написать, чтобы посоветоваться относительно здоровья своего сына. Нижайше попросите его распорядиться, чтобы к нему привезли больного, которому совершенно противопоказан испанский климат и о котором к тому же он не в состоянии что-либо сказать на таком большом расстоянии. Лорри вам в этом не откажет.

— Я не знаю, душа моя, это тяжелая ответственность.

— Она стала бы еще более тяжелой, если бы вы позволили этому несчастному погибнуть; вы стали бы винить себя в его смерти, и я не простила бы вас.

— Хорошо, я поеду.

И он отправился к врачу. Лорри молча его выслушал, а затем, немного помедлив, спросил, не послала ли его к нему мадемуазель де Леспинас.

— Да, именно она.

— И вы хотите, чтобы я дал этот совет?

— Безусловно.

— В таком случае, мой бедный д’Аламбер, я так и сделаю.

Он дал этот совет; письмо пришло в Испанию и было подкреплено мольбами больного; он заявил родителям, что им предстоит решить его судьбу и что если он снова не увидит мадемуазель де Леспинас, то через месяц его не станет.

Маркиза отпустили; он был при смерти и, тем не менее, решил отправиться в путь; ему дали многочисленную свиту, врача-цирюльника, как водится в Испании, одного из тех, кто играючи отправляют своих пациентов на тот свет. Господин де Мора совершал очень короткие переезды и останавливался, когда уставал, а такое случалось часто.

Прибыв в Бордо — до порта было рукой подать, — больной оказался не в состоянии двигаться дальше и написал своей инфанте, что он останется отдохнуть там несколько недель. Невозможно представить себе нечто более знойное, чем письма молодого человека, чахнувшего день ото дня, разве что письма самой Жюли. От этой переписки воспламенялась бумага. Причем барышне предстояло вскоре писать об этом еще более огнедышащие строки.

Господин де Мора, невзирая на тщательный уход, невзирая на уверенность вновь увидеть в конце путешествия свою любимую богиню, скончался в Бордо. Он отнюдь не ожидал того, каким образом его стали оплакивать, а также того, что творилось тем временем в Париже.