Александр Дюма - Исповедь маркизы

И вот эта знатная дама, совсем как во времена варварства, открыто посылает за двумя головорезами и сообщает им о своем решении. Ей нужна жизнь этой твари.

— Но, госпожа герцогиня, как это сделать? Невозможно убить такую особу незаметно, нас повесят.

— Я заплачу вам сколько угодно.

— А если нас повесят?

— Вам ничего не сделают: я попрошу вас помиловать.

— Как знать, сударыня, быть может, вашего влияния окажется недостаточно и вам самой придется оправдываться. Парламент не любит шутить. За это надо браться иначе.

— Как?

— Гораздо лучше прибегнуть к яду.

— Кто его подмешает?

— Не мы, мы к ней в дом не вхожи, но можно было бы испробовать какое-нибудь средство…

— Ищите и приходите снова, когда вы его найдете.

— В окружении актрисы, хотя бы среди тех, кто работает на кухне, найдется, должно быть, человек, который за деньги согласится потрудиться вместо нас. Мы все разузнаем.

Эти люди навели справки. У грабителей и разбойников тонкий нюх; они узнали об аббате Буре и указали на него герцогине; она ответила им, что они на верном пути и остается лишь продолжать в том же духе.

Аббат почти каждый день гулял в Тюильри; с коробкой пастелей в руках он гонялся там за удачей, надеясь встретить какого-нибудь честного буржуа или какую-нибудь красивую девушку, которые согласились бы заказать ему портрет. Порой, хотя и редко, такое случалось, причем люди пользовались нуждой художника и платили ему так мало, что этого не хватало даже на питьевую воду.

Однажды Буре увидел двух мужчин подозрительного вида, направлявшихся в его сторону. Бедняга не ел со вчерашнего дня и уже всерьез подумывал о реке. Незнакомцы подошли к нему и завели разговор о погоде, о том, чем он занимается, о невзгодах бедняков — словом, обо всем, что могло привести их к цели.

— Вы выглядите очень несчастным, — заявили они, — и, возможно, были бы не прочь заработать круглую сумму.

— Ах! Еще бы я был бы не прочь!

— Что бы вы для этого сделали?

— Что угодно! Только попросите.

— Что угодно? Без предрассудков?

— Что вы называете без предрассудков?

— Вы не понимаете?

— Нет.

— Стало быть, надо объясниться. Вы знакомы с Лекуврёр?

— Был знаком, увы!

— Вы могли бы попасть к ней в дом?

— Она хорошая женщина и, возможно, вспомнила бы, что видела меня прежде.

‘ Аббат тяжело вздохнул.

— Она вспомнит; к тому же вам дадут все необходимое, чтобы выглядеть прилично.

— Что надо будет ей сказать?

— Такой умный малый, как вы, не растеряется и сумеет поговорить с лицедейкой. Говорите все, что вам угодно. Только с одним условием: вы угостите ее конфетками, которые вам дадут.

— Что еще за конфетки?

— Не все ли равно… За каждую из них вам заплатят по тысяче экю.

— Это не яд?

— А вы думаете, что вам заплатили бы такие деньги за пилюли из хлебного мякиша?

— В таком случае, господа, не рассчитывайте на меня: я не тот, кто вам нужен для подобной затеи.

— Ну, конечно!.. Вы очень зелены, дружище, если полагаете, что вас отпустят с таким секретом. Мы подумали, что вы нам подходите, и теперь вам волей-неволей придется быть с нами; если не согласитесь, то сегодня же вечером лишитесь жизни. Выбор за вами…

Бедный аббат дрожал так, что на него жалко было смотреть; он стоял перед грозным выбором: преступление или смерть. Священник временно выбрал первое в надежде что-нибудь придумать, когда он скроется с глаз ужасных вербовщиков:

— Что ж, раз нет другого выхода, я согласен. Давайте ваши конфетки.

— Хорошо. Только помните, что вам от нас не сбежать, и это вовсе не пустые слова. Вы не получите ни су, пока не выполните задание, просим вас это запомнить, а если проговоритесь, то замолчите навеки. А теперь следуйте за нами.

И вот эти разбойники, нисколько не таясь, средь бела дня, привели свою жертву во дворец Буйонов и поднялись в комнату старшей горничной герцогини, куда они должны были явиться, как было условлено.

Госпожа Буйонская пришла к ним, все одобрила и собственноручно вручила аббату конфеты, сказав ему:

— Они сосчитаны; когда эта женщина умрет, принесите коробку обратно и вам заплатят за недостающее количество конфет.

Можно было не опасаться, что аббат сам попробует угощение; но, не будь преступник дураком, он должен был бы выбросить конфеты в Сену, принести обратно пустую коробку и потребовать восемьдесят или сто тысяч ливров. Все было задумано без всякого смысла.

— Когда мне следует выполнить поручение? — спросил аббат.

— В течение недели.

— Этого недостаточно, сударыня; я прошу три недели. Я не могу явиться к Лекуврёр в таком одеянии, меня не пустили бы на порог.

— Держи, — ответила герцогиня, бросая ему кошелек. — Оденься и поторопись.

Бедный малый ушел оттуда сам не свой, но свет еще не видывал столь нелепо задуманного преступления — очевидно, герцогиня лишилась рассудка. Поскольку аббат дал согласие, за ним даже не стали следить; он сохранял полную независимость и больше не встречался с сообщниками, которые, вероятно, пропили в каком-нибудь кабачке задаток, полученный ими от герцогини Буйонской, и во всеуслышание произносили в этом злачном месте имя убийцы.

Предававшийся размышлениям аббат мог передумать, мог предупредить жертву, мог… что он, в итоге, и сделал.

Нельзя было браться за дело необдуманно, тем самым погубив себя и не добившись успеха. Герцогиня, казалось, задалась целью не убить Лекуврёр, а оказаться в тюрьме по приказу короля или по воле своей семьи, а возможно, с их обоюдного согласия.

Буре не ел, не пил и не спал два дня, думая лишь о том, как избежать этого преступления, и в то же время трепеща от страха в свою очередь стать жертвой.

От отчаяния бедняге пришла в голову мысль посоветоваться со своим бывшим другом-семинаристом, с которым он иногда встречался; он пришел к аббату и предложил отправиться за город на прогулку — ему предстояло доверить приятелю слишком важную тайну, чтобы ее могла удержать какая-нибудь комната. Бернис стал колебаться; во искупление былых сумасбродств он пребывал в своего рода заключении: ему запрещалось куда-либо ходить и кого-либо видеть, в особенности женщин; при этих условиях по прошествии полугодовой епитимьи его ждал вожделенный бенефиций. Однако прогулка в сельской местности наедине с таким достойным человеком, как Буре, не могла быть сочтена пустой забавой. Аббат дерзнул отпроситься, и его отпустили после долгих расспросов и бесконечных нравоучений.

И вот друзья двинулись в путь. Берниса разбирало любопытство, и он все время допытывался, что случилось.

— Еще рано, еще рано, нас могут услышать!

Под проливным дождем они добрались до самой середины Саблонской равнины, и там, под красным зонтом — я часто слышала, как об этом рассказывал кардинал, — начали беседовать.