Александр Дюма - Исповедь маркизы

Герцогиню посадили в нашу карету и крикнули кучеру:

— Трогай! Именем короля! К мадлонеткам!

Вообразите смятение бедной герцогини. Солдаты вынули у нее изо рта кляп; она была в таком отчаянии, что назвала свое имя и стала обещать им золотые горы, если они изволят отвезти ее домой; стражники на это не согласились, так как не поверили ей. Напротив, они смеялись над пленницей и по-всякому ее обзывали.

— И все же они не обращались со мной непочтительно, — с героическим видом добавляла г-жа де Буффлер, — и, не окажись я у мадлонеток, мне бы не пришлось на них жаловаться. К тому же я считаю, что и там можно неплохо устроиться.

Я не хочу ввязываться в споры и вдаваться в подробности истории графа де Лалли, упоминание о котором нахожу в своих записных книжках за 66-й год. В этом деле были свои причины и следствия, о которых я дала себе слово не говорить, так как они затрагивают общественные интересы и правительство. Однако я не могу умолчать о гибели этого человека, о слухах, ходивших в свете по этому поводу, и о том, какое впечатление эта история произвела на всех.

Граф де Лалли был приговорен к смерти (справедливо или несправедливо — этого я не касаюсь), невзирая на пересмотр дела по требованию его досточтимого сына, который добился впоследствии восстановления чести отца. То был человек с неприятным характером; у него было мало друзей. Перед казнью узник совершил несколько попыток самоубийства: вначале нанес себе в двух пальцах от сердца удар ножкой циркуля, спрятанного в его одежде, а затем попробовал проглотить маленькую железную зубочистку; в конце концов, из опасения, что он проглотит собственный язык, ему заткнули рот кляпом. Приговор должны были привести в исполнение ночью, но из-за этих его попыток самоубийства было решено ускорить казнь, вследствие чего черная карета, в которой предстояло везти смертника к эшафоту, не была готова, и его посадили в двухколесную телегу. Граф вел себя как одержимый. Исповедник не стал вынимать у него изо рта кляп ради собственного спокойствия, из опасения, что осужденный может его укусить.

Сначала палач промахнулся и дважды приступал к делу. Зрители в толпе так радовались мучениям смертника, что хлопали в ладоши; они боялись, как бы его не помиловали. Всем известно, что графа де Лалли обвинили в лихоимстве в бытность его в Индии и в притеснениях подданных короля, находившихся в его подчинении. Я не могу больше ничего сказать об осужденном; мы с ним не были знакомы, но хорошо осведомленные люди, облеченные соответствующими полномочиями, уверяли меня, что он и в самом деле был виновен. Бог вынес этому человеку приговор, и люди тоже: старухе не пристало это оспаривать. Он обладал огромным мужеством и удостоверенной, неоспоримой доблестью. Графа превосходно защищал Пондишери, но он был надменный, скупой и коварный.

Я упоминала дам де Буффлер в числе моих близких знакомых; одна из них была любовницей принца де Конти, и я прозвала ее идолом Тампля; этот вельможа был великим приором Франции и обитал в Тампле; любовница жила там вместе с ним. Госпожа де Буффлер была очень умная женщина, но с большими претензиями, и думала только об одном: как бы женить на себе господина принца де Конти; однако это ей так и не удалось.

Другая г-жаде Буффлер была любовницей короля Станислава в Люневиле; она отличалась таким же недюжинным умом, как первая, и, главное, она была мать шевалье де Буффлера, этого баловня амуров и муз, которого мы все обожали (в молодости он и в самом деле был очень красив). Мне пришла на память песенка, которую его матушка сочинила экспромтом во время ужина в моем доме; я хочу поскорее ее записать, пока не забыла, что было бы досадно; вы увидите, что сын многое взял от матери. Ее спросили, чем она занималась всю неделю, начиная с прошлого воскресенья, когда мы вместе ужинали. Она тотчас же, не задумываясь, ответила стихами, будто прозой:

Очаровательный шевалье де Буффлер родился в Люневиле в 1737 году. Он был обречен носить сутану, так как король Станислав пожаловал ему бенефиции с годовым доходом в сорок тысяч ливров; подобное богатство следовало принять и даже беречь. И вот, представьте себе этого юношу с его милым, живым лицом, которого отдали в семинарию Святого Сульпиция; конечно, бедняга отнюдь не годился для такого занятия. Тем не менее он оставался там до тех пор, пока амурные дела не увели его из монастырских стен, подобно тому как голод выгоняет волка из леса.

Шевалье познакомился с неким молодым человеком, покинувшим семинарию еще раньше, ибо он также не был создан для подобного призвания. Этот юноша был сын отставного военного, долгое время служившего в Индии под началом г-на де Лалли. Несостоявшийся священник часто навещал своего приятеля в его заточении и расписывал достоинства одной своей юной родственницы, в которую он сам был влюблен. Девушку звали Алиной; она была родом из Прованса и провела все свое детство в Индии вместе со своими родителями.

Аббат де Буффлер, наслышанный о красоте и прелести Алины, пожелал с ней познакомиться; он попросил приятеля познакомить его со своей родней, и тот, придя в восторг от возможности похвалиться столь знатным другом, пригласил его провести следующее воскресенье в Шеврёзе, где у отца бывшего семинариста был загородный дом. Самое трудное заключалось в том, чтобы отпроситься в семинарии. Ведь надо было уехать в субботу вечером, ночевать в другом месте, о Господи, и к тому же в обществе молодого человека, который не любил себя до такой степени, что отказался от радостей, связанных с приобретением духовного звания.

Вскоре аббат кое-что придумал; он написал своей тетушке послание с просьбой приехать за ним в семинарию и в общих чертах изложил план, которому она должна была следовать и от которого он заклинал ее не отклоняться, обещая подробнее рассказать о своих намерениях при встрече. Графиня исполнила желание молодого человека и приехала забрать его в субботу утром, полагая, что он предпочел бы уехать на два дня вместо одного. Более того, она объявила, что вернет племянника не раньше вторника.

В то время Буффлеру было восемнадцать лет; он был самым привлекательным и милым юношей во всей Франции. Тетушка выслушала его нехитрый рассказ, когда они сели в карету.

Эта дама не отличалась строгостью по отношению к себе и была не менее снисходительной к другим. Она оказалась настолько любезной, что выделила племяннику для поездки в Шеврёз своих слуг и лошадей: