Александр Дюма - Исповедь маркизы

— Я не хочу, чтобы вы ехали туда, как святоша, мой милый мальчик, и предлагаю вам взять с собой вашего друга — это будет ему приятно.

Аббат был более чем доволен. Представьте себе радость обоих друзей, вырвавшихся на свободу, ведь им предстояло провести без надзора три-четыре дня, разъезжая в прекрасном экипаже и имея возможность важничать сколько заблагорассудится.

Молодой человек предупредил своего отца; когда они с другом приехали, их приняли с большой помпой и чествовали, словно победителей. Буффлер смотрел только на прекрасную Алину; он был поражен в самое сердце стрелой амура и нашел девушку еще более прелестной, чем ожидал.

Что касается красавицы, то юный священник тотчас же ей понравился; она покраснела, встретившись с ним взглядом, и приветствовала его робким восхитительным реверансом; почти весь день молодые люди пребывали в смущении и не разговаривали друг с другом. Вечером, после ужина, они осмелели. Дело было в июне, и вся округа благоухала. Как известно, долина Шеврёза великолепна, а это особенно хорошо обустроенный уголок и в самом деле был земным раем. Целый вечер все гуляли среди роз. У девушки был красивый голос, и ее попросили спеть; Алина заставила, чтобы ее немного упрашивали, а затем согласилась; ей было уже не так страшно, поскольку к этому времени стемнело и ее не было видно.

Аббата переполняла любовь. Оказавшись в своей комнате, куда проводил его друг, он бросился ему на шею и, совсем как ребенок, с полными слез глазами, заявил:

— Друг мой, я люблю, я обожаю вашу прекрасную кузину!

— О! Мне очень досадно это слышать, сударь, ибо я тоже люблю Алину; к тому же вы знатный вельможа и скоро станете священником; вы не можете на ней жениться.

— Я не буду священником и, если она меня полюбит, женюсь на ней, хоть я и знатный вельможа.

— Ах! Возможно ли это? — воскликнул добрый малый, уже готовый пожертвовать собой, коль скоро от этого зависело счастье его друга и счастье кузины. — Однако полюбит ли вас Алина? Да, полюбит; несомненно одно: меня она не любит!

Вместо того чтобы лечь спать, приятели всю ночь строили планы и придумывали, как воплотить их в жизнь. У Куртуа (так звали друга аббата) время от времени случались вспышки ревности, но он тотчас же гнал это чувство прочь, упрекая себя за то, что думает только о своей персоне, вместо того чтобы думать о других.

На рассвете молодые люди отправились в сад и собрали огромный букет цветов, еще влажных от росы; затем Буффлер поднялся к себе и написал свои первые, крайне непритязательные и смиренные, но очень нежные стихи. Он вложил их в букет, сходил за лестницей и оставил свое душистое послание на подоконнике прелестницы.

Сделав это, аббат спрятался в беседке вместе со своим наперсником и стал ждать пробуждения красавицы.

Этот миг вскоре настал. Алина тоже не сомкнула ночью глаз; она подошла к окну, и тут же ее взгляд упал на цветы. Девушка покраснела и улыбнулась одновременно. Сад казался ей безлюдным; даже птицы едва виднелись среди листвы; восходящее солнце улыбалось сквозь ветви деревьев; все вокруг излучало красоту и сияние; она жадно вдыхала пьянящие ароматы, исходящие в это прекрасное летнее утро отовсюду.

Алина полагала, что она совсем одна; девушка взяла в руки букет, понюхала его, осмотрела со всех сторон и заметила записку, спрятанную под розой; она покраснела и уронила цветы. Очевидно, ее обуревали противоречивые чувства, и этой борьбе было суждено закончиться чтением мадригала; так оно и случилось. Письмо не было запечатано, и следовало быть трижды дурой, чтобы оставить его без внимания; даже самая добродетельная женщина не стала бы лишать себя такого удовольствия.

Алина прочитала эти строки дважды; она впитывала в себя слова первого в ее жизни любовного послания, ибо дерзость ее кузена еще не простиралась столь далеко, чтобы он отважился ей писать. Затем девушка опустила голову, уронила руки и задумалась.

Молодые люди все видели. Буффлер не смел дышать из боязни, что его услышат, а Куртуа очень тихо вздыхал; он не признавался себе, что огорчен, ибо прекрасно понимал эту пантомиму и причину этой задумчивости своей кузины.

— Кузина вас любит, — сказал юноша аббату.

— Увы! Я не знаю, не смею в это поверить; кажется, она не рада тому, что прочла.

— Она слишком долго размышляет и, стало быть, это ее не рассердило; кроме того, я хорошо знаю свою кузину: у нее совсем другое выражение лица, когда она недовольна.

— Ах! Если бы вы оказались правы!

Прошло добрых полчаса, прежде чем красавица пришла в себя и занялась своим туалетом, однако она не напевала, как обычно, расхаживая по комнате, а была по-прежнему очень задумчива.

Когда Алина спустилась в сад, к ее корсажу был приколот один из подаренных цветков. Юный аббат подпрыгнул от радости.

Четыре дня, которые молодые люди провели вместе, вызывали у них сплошной восторг. Они еще не объяснились, но каждое утро на окне красавицы появлялся букет; она брала его в руки, тотчас же находила стихи и прочитывала их; влюбленный, притаившийся в укрытии, радовался своему счастью и наслаждался им, а его друг радовался своей жертве. Я не взялась бы утверждать, что Алина не догадывалась об их присутствии: у юных девиц такое тонкое, такое верное чутье!

Когда настала пора уезжать и возвращаться в эту ужасную семинарию, Буффлер решил, что он умрет от горя. Он не смог удержаться от слез и поклялся, что скоро вернется, даже если бы ему пришлось штурмовать монастырские стены; никто в Шеврёзе ни на миг в этом не усомнился.

Алина также старалась не расплакаться, но две прекрасные светлорозовые слезы все же скатились по ее щекам, после того как они долго дрожали на бахроме ее черных ресниц.

Я почти дословно переписываю письмо Буффлера, повествующее об этом романе; у меня нет способности сочинять подобные слащавые банальности и так их расписывать. В ту пору, когда я познала любовь, все делалось по-другому.

Буффлер вернулся в семинарию, как бедная птица с подрезанными крыльями. Он проводил все время в саду, с тоской глядя на окружавшие его очень высокие и хорошо защищенные стены. Семинаристу позволяли выходить из них, лишь имея надежное поручительство; он уже совершил несколько проказ, из-за которых на него смотрели косо; все знали о способностях молодого аббата, готовили его к высокому церковному сану и не хотели, чтобы он покинул семинарию.

Между тем г-жа де Буффлер относилась к племяннику не слишком строго; она навещала юношу, привозила ему книги, ноты, лакомства и, когда он принимался чересчур жаловаться на судьбу, тихо говорила, обнимая его:

— Мужайтесь, дитя мое! Это время закончится, вы уйдете отсюда, подобно другим, и будете делать то, что вашей душе угодно.