Александр Дюма - Исповедь маркизы

— Вы достойны быть королевой, и вы ею станете.

— Каким образом?

— Благодаря мне.

— Если дело обстоит таким образом, я согласна, лишь бы только моим королевством была эта долина. Ах! Если бы мы могли перенестись в Индию и взять с собой этот милый домик, эти луга, этот ручей, чтобы вновь обрести их вместе с нашими воспоминаниями в той прекрасной стране. Что за дивная мечта!

— Я воплощу ее в жизнь.

— Стало быть, вы чародей?

— Возможно.

— Да, вы станете Алиной, королевой Алиной, и все будут оказывать вам подобающее этому званию почтение.

— Она станет только королевой? — спросил Куртуа, по-прежнему внимательно следивший за тем, чтобы его пожелания были исполнены.

— Она станет маркизой де Буффлер, если Богу угодно, чтобы я жил, а мне не хочется умирать так рано!

Девушка лишь качала головой и молчала.

Аббат распалялся, и его мозг работал все более лихорадочно; в конце концов, воодушевленный своей любовью, этой дивной долиной и воздушными замками, которые они строили втроем под сенью деревьев, среди благоухающих цветов, он сочинил за неделю восхитительный рассказ «Алина, королева Голконды», который сам по себе, безусловно, стоит большего, чем все рассказы г-на Мармонтеля вместе взятые.

Радость Алины не знала границ, и так же велика была радость ее друзей. Аббат не мог опомниться от удивления: он никогда бы не подумал, что способен на такое сочинительство.

— Определенно выходит, — заметил он, — что я умный человек.

Это бесхитростное отношение к самому себе, без каких-либо притязаний и чванства, было и остается одной из отличительных черт г-на де Буффлера. Такое поражает, но для тех, кто знает этого человека, было бы удивлением видеть его другим.

Тотчас же были сделаны три-четыре копии «Алины». Одну из них послали г-ну де Вольтеру, который пришел от рассказа в восторг; другую — господину принцу де Конти, третью — королю Польши и четвертую — маркизе де Буффлер. Две последние копии сопровождались очень забавными письмами. Молодой человек спрашивал, представляется ли возможным упрятать в сутану ум, способный на подобные вымыслы, в то время как он томится в стенах семинарии. Он возлагал к ногам короля сорок тысяч ливров ренты, которой был обязан его милости, и просил взамен свободу.

Все с нетерпением ждали ответа. Король не скупился на похвалы, в которых звучали чистейшие ноты любви, но о свободе не было сказано ни слова.

— Ах! Если мне отказывают, я сам этого добьюсь, — заявил Буффлер.

— Нет, — возразила Алина, — вы ничего не добьетесь, сударь, и вот тому доказательство: ваш отпуск истекает послезавтра, а завтра извольте уехать и, перед тем как вернуться в семинарию, поклонитесь принцу и вашей досточтимой тетушке. Прежде всего изъявите покорность, а там будет видно.

Аббат попытался возражать, но это ни к чему не привело. Алина заявила, что она уйдет из дома, если он останется, и сумеет найти убежище, в котором он ее не найдет. Пришлось подчиниться. Расставаясь с Буффлером, девушка взяла с него слово позволить ей распоряжаться их общими делами, обещая довести их до благополучного разрешения.

— Однако, — прибавила она, — не предпринимайте ничего, не посоветовавшись со мной, и не поступайте наперекор мне.

Графиня де Буффлер относилась к этой любовной истории как к ребячеству; она заставила племянника рассказать о его романе во всех подробностях и, узнав о его обещании, расхохоталась.

— Вот как! — воскликнула дама. — Нам придется поостеречься, ведь мы будем иметь дело с мадемуазель Алиной и господином аббатом де Буффлером, двумя этими умниками! Давайте приготовимся к поражению, ибо нам его не избежать.

— Вы смеетесь над нами, сударыня, а мы слишком вас уважаем, чтобы отвечать вам тем же, но мы еще посмотрим, кто окажется прав.

Аббат покорно вернулся в семинарию и при этом отнюдь не роптал — ведь он дал слово Алине. Молодой человек вновь приступил к учению, но вместо канонического права и книг по богословию он читал трактаты о поэтике и литературные произведения, сочинял стихи, писал рассказы, думал о своей Алине и в письмах, адресованных королю и своей досточтимой матушке, изо всех сил возражал против принятия духовного звания.

Таким образом прошел целый месяц. Алина настояла на том, чтобы Буффлер оставался в заточении до тех пор, пока она не призовет его к себе, и не пытался бежать из семинарии. Юноша подчинялся, как послушный ребенок. По истечении этого бесконечного месяца он получил короткое письмо, открывшее перед ним двери рая: ему дозволяли вернуться в Шеврёз, и резвая лошадка вместе с лакеем снова были в его распоряжении в течение нескольких дней. Судите сами, воспользовался ли он этим подарком судьбы!

Буффлеру не было отказано в отпуске. Хотя с молодым аббатом обращались сурово, его не держали взаперти, и месяц затворничества, во время которого он не ступал за порог обители, пошел ему на пользу.

По дороге в Шеврёз влюбленный заглянул в Тампль. Алина встретила его с радостью, с восторгом; девушка разделяла пылкие чувства Буффлера, но не его надежды; всякий раз, когда он заводил речь о будущем, она принуждала его к молчанию лишь одной фразой:

— Я еще ничего не решила; ждите.

Покорность семинариста была поразительной. Он ждал отнюдь не терпеливо, но не жалуясь: так повелела королева!

Никому еще не приходилось видеть более целомудренной, более трогательной любви. Только поэтическое воображение шевалье и необычайно чистая душа Алины делали их способными на подобное чувство рядом со свойственными нам обычаями и нравами.

Все это продолжалось целый год. Никто не понимал, чем такое закончится. Влюбленные встречались редко; аббат оставался в семинарии по приказу своей богини, столь же решительно заявляя, что желает обрести свободу и никогда не станет священником. С другой стороны, маркиза по-прежнему хотела сохранить сыну бенефиций, приносящий сорок тысяч ливров годового дохода; и он и она продолжали упорствовать, и никто не видел выхода из положения.

Как-то раз Буффлер вновь находился в Шеврёзе; семинаристу никоим образом не запрещали видеться с Алиной из боязни разозлить его, вследствие чего с ним труднее было бы справиться. Влюбленные беседовали с глазу на глаз, притом серьезно, как обычно бывало в тех случаях, когда Алина пыталась вразумить молодого человека.

— Надо ли непременно оставаться в семинарии, чтобы иметь этот бенефиций? — внезапно спросила девушка.

— Увы, да, — уныло отвечал он, — иначе матушка так бы на этом не настаивала.

— Что ж, я навела справки, и думаю, что без этого можно обойтись.

— Вы ошибаетесь, моя прекрасная Алина.

— Я не ошибаюсь, и вы в этом убедитесь.