Александр Дюма - Исповедь маркизы

Господин де Лозен находился там же со своей супругой, поэтому г-н де Стенвиль был похож на настоящего дьявола: он устрашающе поводил глазами, вертелся вокруг герцога и его жены и следил за каждым их движением, даже за тем, куда они смотрят; наконец, терпение графа лопнуло и он показал жестом, что хочет уехать; спорить было бесполезно.

На следующий день мы узнали, что, вернувшись домой, г-н де Стенвиль устроил жене жуткую сцену, после чего она бросилась в комнату своих дочерей и стала кричать, цепляясь за их кровати:

— Не отбирайте у меня детей, сударь! Я не виновата.

— Напротив, вы их больше не увидите; я не желаю, чтобы вы подавали им пример и они стали такими же мерзавками, как вы. Попрощайтесь с ними, ибо вы сейчас поедете со мной в монастырь, куда будете заточены до конца своих дней; вы явитесь туда с такими прекрасными рекомендациями, что на вас наложат епитимью, и любовники до вас не доберутся.

— Как, сударь, возможно ли такое? Как! Вы увозите меня таким образом? Мне придется оставить семью, друзей, моих любимых крошек? О сударь, сжальтесь надо мной! Мучайте меня здесь сколько угодно, но не заставляйте отсюда уезжать, ради Бога, ради всего, что вам дорого!

— Я не из тех, кто закрывает глаза на измену жены; я не похож на нынешних мужей и не намерен терпеть, чтобы вы продолжали меня позорить.

— Но, сударь, я клянусь…

— Не клянитесь, сударыня, не усугубляйте ваши злодеяния ложью. Собирайтесь, я вам говорю! Карета подана, вот приказ короля, я спешу ехать.

— О Боже мой! Боже мой!

Несчастная упала на пол и забилась в страшных судорогах; она кричала так, что было слышно на улице, хотя при доме был просторный двор.

— Мои дети! Мои дети! — повторяла она.

Одна из горничных, любимица графини, хотела к ней подойти, но граф оттолкнул ее:

— Что касается вас, мадемуазель, то не усердствуйте подле хозяйки; мне известны ваши проделки в этом доме, и вам не удастся продолжать вести их в том же духе: полицейские ждут, чтобы препроводить вас в приют Святой Пелагеи.

Последовали новые вопли, и поднялся такой шум, что ничего уже нельзя было расслышать; в довершение всего граф повернулся к лакеям, выносившим сундуки, и сказал:

— Ни один из слуг, проживших здесь больше года, не останется ночевать в моем доме; они могут пройти к управляющему и получить у него расчет.

Никто еще не видел подобного горя. Пришлось силой отрывать г-жу де Стенвиль от постели ее детей, рыдавших, как она, и нести ее в карету. Горе матери было неописуемым, и все, кто это видел, ее жалели, за исключением мужа, казалось наслаждавшегося ее отчаянием.

Он посадил жену в карету или, точнее, положил ее туда, и четверка лошадей помчалась вскачь в Лотарингию. Когда несчастная пришла в чувство, она обнаружила себя наедине со своим мучителем: рядом с ней не было ни одной служанки; поскольку графиня умоляла вернуть ей любимую горничную, муж заявил, что впредь у нее не будет не только этой служанки, но и других, ибо она их портит.

Всю дорогу от Парижа до Нанси он выпускал бедняжку из кареты лишь в необходимых случаях, не позволяя кому бы то ни было к ней приближаться. Граф сам приносил жене еду, не разговаривал с ней и не допускал, чтобы она обменивалась с кем-либо хотя бы словом, даже с трактирщиками или возницами. Он привез графиню прямо в обитель дочерей святой Марии, передал ее в руки настоятельницы, наказал обращаться с ней чрезвычайно строго, и, не обращая внимания на усталость, отправился в обратный путь.

Госпожа де Стенвиль приехала в монастырь умирающей и три-четыре дня оставалась между жизнью и смертью, из-за чего монахини пребывали в большой растерянности. Славный король Станислав был еще жив; сестры знали, что он не станет пособником любого, даже законного насилия над женщиной, и решили известить обо всем г-жу де Буффлер, а та сообщила о случившемся королю.

Добрейший государь был растроган таким несчастьем; он попросил маркизу отправиться в монастырь и встретиться с бедной жертвой; она исполнила эту просьбу, не посмев ему отказать. Госпожа де Стенвиль была не в состоянии узнать гостью. Госпожа де Буффлер приказала от имени короля как можно лучше ухаживать за больной и объявила, что каждый день будет присылать слуг справляться о ее здоровье. Бедная узница выздоровела, к своему великому сожалению, ибо она беспрестанно призывала к себе смерть; как только она поправилась, монахини показали г-же де Буффлер полученный ими приказ, который запрещал графине сноситься с кем бы то ни было.

— Как! Даже со мной?

— Ни с кем, сударыня.

— Это мы еще посмотрим, — заявила маркиза.

И она тут же уехала, чтобы рассказать королю Станиславу о постигшей ее неудаче.

— Ах! — воскликнул тот. — Уж мне-то они не посмеют отказать! Я попытаюсь спасти эту бедную даму и помирить ее с мужем.

На следующий день он лично отправился в обитель дочерей святой Марии; монахиням поневоле пришлось принять важного гостя и устроить ему встречу с узницей, растроганной его добротой. Когда король заговорил о г-не де Стенвиле и своем желании помирить ее с мужем, дама воскликнула:

— О! Ни за что, ваше величество, ни за что! Я бы предпочла скорее умереть, нежели снова его увидеть. Я бы встретилась с моими дочерьми, если такое возможно; что же касается этого человека, то повторяю: ни за что, ни за что!

Графиня задумала кое-что другое и, на свою беду, сумела осуществить этот замысел. Монахини, видевшие, что их подопечная находится под покровительством короля Станислава, стали закрывать глаза на некоторые вольности, которые она пыталась позволить себе; они разрешили ей завести служанку, которая оказалась хитрой шельмой и доставила им много хлопот.

Она раздобыла для своей госпожи платье мещанки и денег; внезапно графиня вновь заболела; она отказывалась с кем-либо встречаться и не приняла даже г-жу де Буффлер, даже самого короля Станислава. Настоятельница вошла к больной несмотря ни на что и застала ее в постели; та была не в силах даже пошевелиться, и это еще больше усыпило всеобщую бдительность. Две ночи спустя, еще до рассвета, служанка, раздобывшая ключ от садовой калитки, открыла ее своей госпоже, и графиня, переодетая в мещанское платье, отправилась в город, к сестре служанки, в доме которой она переоделась в приготовленный ей мужской наряд и села в карету, стоявшую наготове.

Беглянка отправилась в путь и была уже далеко, прежде чем у кого-то возникли подозрения о ее бегстве. В течение двух-трех дней горничная никого не пускала в ее комнату, чтобы выиграть время, а затем, обманув всех, разыграла второе действие комедии. Со слезами на глазах, притворившись дурочкой, она пришла к настоятельнице и заявила, что нигде не может найти свою хозяйку и не знает, что с ней стало; кроме того, она сказала, что допустила оплошность, уснув прошлой ночью от усталости, и графиня, наверное, воспользовалась этим, чтобы выпрыгнуть в окно или броситься в колодец. В монастыре поднялся переполох. Не было ни одного сомнительного места, которое осталось бы необследованным; кроме того, сестры осушили все водоемы и обыскали самые глухие закоулки, но, разумеется, безуспешно. Нельзя было даже вообразить, что г-жа де Стенвиль сбежала: как бы она выбралась из монастыря?