Александр Дюма - Исповедь маркизы

«Сперва поглядите, и вы увидите, что он безупречен».

Коробку открыли и обнаружили в ней труп умершего накануне младенца.

«Боже мой! — вскричал несчастный отец. — Священники ошиблись, они похоронили парик!»

Господин начальник полиции отправился на торжество без нового парика, и, что еще хуже, потребовались повеление архиепископа, протокол и бесконечная бумажная писанина, чтобы похоронить ребенка и достать из могилы парик.

Лагарп умолк. Я испытала досаду: он меня забавлял, хотя я считала его редкостным чудаком.

— И это все, сударь? На этот раз ничего нового больше нет?

— Нет, не все, сударыня; я еще не рассказал о тяжбе маркизы де Сен-Венсан. Она заказала штаны для одного аббата, а теперь, когда они уже износились, не желает за них платить; священник тоже не может рассчитаться, портной требует вернуть долг, и маркиза, вероятно, проиграет суд. Есть такая пословица: «Кто бьет стаканы, тот за них и платит».

— Я бесконечно благодарна вам за эти сведения, однако мы забыли о господине де Вольтере. Вы же пришли от него…

— Да, то есть до некоторой степени. Он так часто говорил мне о вас, о вашем уме, о том, что вы дивная собеседница, вот я и решил составить об этом собственное мнение и считаю, что он вас недооценивает.

— Сударь, вы очень любезны. В самом деле, я превосходно умею слушать; мне всегда это говорили.

Лагарп посмотрел на меня своими красными, как раскаленные угли, глазами и все понял. Он был мастером по части насмешек.

— Я вас утомил, сударыня?

— Конечно нет, сударь, напротив.

— Что ж, в таком случае слушайте:

Все жанры хороши, лишь скучный не годится.

Это сказал Буало, наш общий учитель… Ах, простите, сударыня, правда ли, что кто-то написал стихи о вашей бочке, а вы на них ответили?

— Совершенно верно, сударь.

— Нельзя ли с ними ознакомиться?

— Безусловно, можно. Вы вполне это заслужили за все ваши новости.

— Сударыня, мне нравятся горячие новости; я хотел бы быть газетчиком.

— Вам нетрудно им стать.

— Я подумаю.

В самом деле, Лагарп стал поставщиком вестей то ли для царя, то ли для царицы, я не знаю точно.

Чтобы понять эти стихи, следует знать, что по моей просьбе для меня изготовили вместо кресла нечто вроде бочки штопальщицы; сиденье в этой бочке было очень мягким, и она защищала меня от всех сквозняков. Эта бочка вызывала неиссякаемый поток безымянных стихов; я получала их по почте, но их писала г-жа де Форкалькье, которую мы называли «Распрекрасная»:

Нет, не только в стране незнакомой Обретешь наслаждение ты,

— Сударыня, ваши стихи лучше, чем стихи Сен-Ламбера в его «Временах года». Вы читали «Времена года»?

— Да, сударь.

— Что вы о них думаете?

— То же, что и один из моих друзей: это идиллия энциклопедистов; мы встречаем в ней пастухов со словарем в руках, листающих его в поисках статьи «Гром и молния», чтобы понять то, что они сами говорят о грозе.

— Ах, сударыня, как это мило! Это не хуже самой поэмы.

— Это сказала не я, сударь; это мнение высказал господин Уолпола.

— Тот, кто написал «Письмо короля Пруссии господину Руссо»?

— Именно он.

— Он очень умен!

— Я рада, что вы так считаете, сударь.

— Сударыня, я разбираюсь в таких вопросах; вы можете написать ему это от моего имени. Становится поздно, имею честь откланяться. Я в восторге от нашей встречи и, главное, от того, что вы совсем не читаете Библию и никогда не поститесь.

Этот человек больше никогда ко мне не приезжал.

Как-то раз Софи Арну поручила Тома, другому безвестному солдату армии философов, уладить дело с камином, поговорив с министром.

— Мадемуазель, — сообщил он, — я встречался с господином герцогом де ла Врийером и говорил с ним о вашем камине, прежде всего как гражданин, а затем как философ.

— Эх, сударь, надо было говорить не как гражданин или философ, а как трубочист.

Эти слова пришли мне на память в связи с другим философом, не созданным для такого занятия, но являвшимся таковым вопреки всем и всему. Этому человеку следовало бы оставаться трубочистом, то есть откупщиком; в таком случае он, возможно, жил бы и по сей день.

Я хочу рассказать о г-не Гельвеции и его знаменитом сочинении «Об уме», написанном в подражание книге «О духе законов» г-на де Монтескьё, о которой я сказала:

— Это ум острит по поводу духа законов.

Господин Гельвеций был сын врача покойной королевы, выходца из Голландии. Он очень рано получил место откупщика и благодаря этой должности в сочетании с состоянием, оставленным ему отцом, оказался в числе самых богатых людей среди ему подобных. Он был хорошо сложен, обладал прекрасными манерами и безумно любил женщин.

Этот человек славился своими бесчисленными похождениями: он менял любовниц как перчатки; некоторые из них жили в его доме месяцами и годами, словно капитаны гвардейцев или первые дворяне королевских покоев. Он давал им прозвища по собственной прихоти, устраивал обеды и ужины, о которых говорил весь Париж, и созывал туда всех городских и придворных бездельников.

Это продолжалось в течение многих лет, а затем Гельвеций оперился, чтобы взлететь выше, и встретил неизвестно где графиню дю… Мне стыдно называть имя знатной женщины, оказавшейся в подобных обстоятельствах, если только она сама не выставляет себя напоказ, как г-жа дю Шатле.

Госпожа д’О… принимала у себя многих светских людей, многих остроумцев и литераторов; она отличалась своего рода вольнодумством, щеголяла атеизмом и кичилась своими странными суждениями. Разумеется, дама была философом, и за ней следовала вереница этих безбожников, не пропускавших отменных обедов в ее гостеприимном доме.

Гельвеций чрезвычайно ей понравился, и она не остановилась перед тем, чтобы ему это сказать и доказать. Он же стал устраивать для нее праздники, был с ней во всех отношениях обходителен и к тому же имел любезность не кричать во всеуслышание, для кого он старается. Об этом можно было лишь догадываться.

Между тем другая сумасбродка, герцогиня де С***, узнала об этом дивном романе и вознамерилась принять в нем участие. Дама была столь же умной, как г-жа д’О…, и возможно, даже более красноречивой; она не привязывала себя без надобности к одному любовнику, а меняла их по своей прихоти; это не мешало ей быть чудовищно ревнивой, если к ней проявляли малейшее неуважение.