Юдифь Готье - Завоевание рая

— Вы один знаете мои истинные намерения, Бюсси. Смотрите, чтоб их не угадали, но сообразуйте с ними ваши поступки. Я бы ничего не мог сделать без такого человека, как вы, обладающего высшим умом, который может угадывать мои желания и думать, как я сам.

— Ах, не осыпайте меня такими похвалами! — сказал маркиз. — Не отнимайте у меня возможности стоять на том уровне, на который вы поставили меня в своем мнении.

— На этот раз я не ошибаюсь, — сказал Дюплэ, сжимая молодого человека в своих объятиях. — Вы именно тот, кого я ждал. Но на сегодня довольно, мы еще поговорим об этом до отъезда. Вернемся к нашему вечеру.

В гостиной Дюплэ подошел к покрытому столу и велел налить себе шампанского.

— Выпьем за успех законных принцев! — сказал он, чокаясь с Бюсси.

Молодой человек одним духом осушил стакан и тихо сказал, ставя его снова на поднос:

— За завоевание рая!

Среди ночной темноты, в величественном лесу мелькают красноватые огни, оставляя за собой полосы дыма. Под черным сводом великолепной аллеи выступают слоны. Направо и налево бегут люди с факелами. Шум бесчисленных шагов можно было принять за беспрерывно падавшие по листьям капли дождя. Тут были всадники, верблюды, пешеходы. Двигалась целая армия!

Французский отряд догнал Шанда-Саиба и его войска. Теперь они спешат, пользуясь ночной прохладой, к лагерю Музафер-Синга, которого думают достигнуть к утру.

Бюсси счастлив: идут на Аркат, приближаются к Бангалору.

Экспедицией командовал граф д’Отэйль. Де ла Туш и Бюсси находились под его начальством, но последний имел секретные предписания. Шанда-Саиб встретил французов с восторгом. Каждому из трех начальников он подарил по великолепному слону со сбруей и погонщиком. И вот, на одном из них, в расшитом паланкине, лежал маркиз, дремля, мечтая и разговаривая со своим другом Кержаном, которого он пригласил к себе.

— В конце концов привыкаешь к этой несколько грубой качке, — сказал он. — Точно кормилица укачивает ребенка, чтобы заставить его заснуть.

— В первые минуты я чувствовал себя ужасно, — сказал Кержан. — Но, действительно, к этому можно привыкнуть; и это становится уже приятно. Знаете ли, ваш слон великолепен!

— Конечно, и выражение у него очень умное. Я его уже люблю. Как бы мне его назвать?

— Аякс или Александр.

— Почему?

— Потому, что он идет на войну.

— Не по собственному желанию. Нет, скорее как-нибудь по-индусски. Вот что: я назову его Ганеза.

— Что это значит?

— Бог мудрости: он изображается с головой слона.

— Превосходно. Назовем его Ганеза. А все-таки странный подарок: слон, да еще человек при нем! Он вовлечет вас в бешеные расходы.

— Во время похода о наших издержках будет заботиться набоб…

— А после войны мы будем миллионерами! — сказал Кержан. — Или же эти принцы просто нищие.

Занавеси башенки были подняты с одной стороны: и видно было, как от факелов летел дым с искрами, в котором кружились всевозможные насекомые. Постепенно освещаемая ярко-зеленая листва принимала металлический оттенок; и иногда на суке показывалась внезапно разбуженная съежившаяся обезьянка с испуганным видом.

— По спине Ганезы пробегает иногда дрожь, которая для нас равняется землетрясению, — сказал задремавший было Бюсси.

— Потому что он чует какого-нибудь хищного зверя, пантеру или тигра, и выказывает таким образом свою неприязнь. Ужасная кошачья порода уже вышла на охоту. В такой час не особенно приятно очутиться в лесу одному.

Действительно, сквозь шум двигавшейся армии слышались рев, жалобные и бешеные крики, протяжное мяуканье в глубокой чаще, которая окружала солдат.

Но резкая свежесть возвещала о наступлении дня. Мало-помалу непроницаемый мрак стал рассеиваться, сменяясь белесоватым туманом. Вскоре можно было различать огромные шероховатые стволы, гирлянды лиан, листья странной формы; потом открылась даль, и вдруг стало светло. Тогда весь лес запел.

Рыканье хищников смолкло; пение птиц, как небесные голоса, заставило скрыться в свои логовища этих мрачных бродяг. На каждой ветви, из каждого гнезда раздавалось пение, воркованье, призывные крики, рулады, бесконечное щебетание поднимались из каждого пучка листьев. С высоты своей башенки Бюсси видел, что делается на деревьях; он подсмотрел, как птички совершали свой туалет. Подле дороги бенгальский зяблик сел на широкий цветок, доверху наполненный росой; он погружал свой клюв и пил, запрокинув голову, потом стал купаться в цветке, встряхивая свои перышки и рассыпая бриллиантовые брызги. Затем, в свою очередь, проснулись обезьяны, белки и легко запрыгали с ветки на ветку, скользили вдоль лиан, испуская короткие, пронзительные крики. В чаще пробегали газели и скрывались, сильно шумя смятыми листьями.

Кержан заснул; но Бюсси высунулся наружу, чтобы лучше насладиться этим праздником зари. Он говорил себе, что человек был непрошеным гостем среди этого таинственного леса, столь населенного и оживленного.

По мере того, как солнце проникало в лес, он становился все великолепнее. Вырисовывались гигантские станы необыкновенно мощных деревьев, их причудливые формы: тут были сикоморы, индийские дубы с вековыми стволами, белые сандальные деревья, испускавшие удушливый аромат, группы бамбука с колоссальными снопами огромных листьев; наконец, всевозможные виды деревьев, произраставшие на свободе, в диком состоянии, в своих нетронутых владениях. Видно было, что топор никогда не касался их, что вековые деревья умирали сами, склоняясь к своим детям, которые поддерживали их, мешая им упасть, и служили им цветущим саваном. Под тенью этих гигантов с роскошным станом целый мир деревьев, кустарников, плодов, цветов, причудливых трав состязался в красоте, блеске, изысканных ароматах. Тут были: перец, вьющийся бетель, уродливые маисовые деревья, имбирь, кардамон; а по всему лесу прихотливая и своевольная лиана перебрасывалась с ветки на ветку, с дерева на дерево, образуя переплеты, фестоны, гирлянды и обвивая все.

Говор жизни становился также причудливым и беспокойным; чувствовалось, что шумит и двигается целая толпа. Казалось, что птиц столько же, сколько листьев. Насекомые поднимались, как облака пыли; и бесчисленные теперь обезьяны прыгали направо и налево, гримасничая, крича, преследуя людей, осыпая их градом цветов и плодов.

В самую грудь Кержану попал лимон, и это внезапно разбудило его; он был взбешен и разразился проклятиями.

— Я думал, что это пуля, — сказал он, поднимая плод и очищая его. — Фуй, какая кислятина!

— Я думаю, — сказал Бюсси, — это амблит. Наик утверждает, что если в него погрузить иголку, то она растворится.