Юдифь Готье - Завоевание рая

— Пришлите-ка мне что-нибудь другое, ужасные животные! — сказал Кержан, бросая обезьянам остатки плода, что повлекло за собой град снарядов. — Однако какие же они скверные! — продолжал он. — Пора уж нам выехать из леса, не то придется начать битву. Спросите же у погонщика, где мы находимся?

— Через несколько минут мы выйдем в долину, где будет сделан привал.

Солдаты-мусульмане уже расстегивались: многие бросились бежать, чтобы прибыть первыми.

— Что с ними такое? — вскричал Кержан.

Это бегство объяснилось только на широкой, прекрасной равнине, в глубине которой протекала река. Многие были уже на берегу и раздевались: дело шло о священном омовении, немного запоздавшем, так как солнце уже поднялось.

— Право, я хочу поближе посмотреть на это, — сказал Бюсси, сходя со слона и также пускаясь бегом к реке.

Один умара, исполнявший обязанность муэдзина, пел во все горло предписанное воззвание:

— Великий Боже! Великий Боже! Великий Боже! Нет Бога, кроме Бога, и Магомет его пророк. На утреннюю молитву! На молитву! Нет Бога, кроме Бога!

И правоверные со всех ног бежали к реке, раздеваясь на ходу. Они старались бежать, обращаясь лицом к Мекке.

Бюсси подошел к ним. Умара стоял на коленях, склонившись над водой, и омывал руки, читая первую молитву:

— Хвала Аллаху, сотворившему прозрачную воду и давшему ей свойство очищать! Он сделал также нашу веру чистой и искренней.

Потом он взял в левую руку пригоршню воды, выпил глоток и дважды выполоскал рот.

— Молю тебя, Господи, напои меня той водой, которую ты дал в раю своему пророку. Она ароматнее мускуса, белее молока, слаще меда и обладает свойством утолять навсегда жажду у того, кто ее пьет.

Потом он втянул воду в нос, три раза вымыл лицо и ушные раковины и, зачерпнув полную пригоршню, омыл правое плечо, потом левое и помочил темя, вымыл уши внутри, шею, грудь и живот, большой и все остальные пальцы, наконец, ноги, читая последнюю молитву:

— Будь мне твердой опорой, о Господи, и не дай моей ноге споткнуться, чтобы мне не упасть на остром мосту сирата, который ведет в геенну.

Все эти мужские голоса, читавшие молитву, сливались в резкое жужжание. Каждый бормотал про себя; одни дошли до ушей, тогда как соседи их достигли уже ног, а иные только что начинали. Одни стояли с воздетыми кверху руками, другие подняли к небу глаза. Тот, кто чихнул или кашлянул, начинал снова.

— Ну, не смешны ли эти глупости! — сказал Кержан, который догнал маркиза.

— Я не нахожу этого, мой милый, — отвечал Бюсси. — В этом поклонении восходящему солнцу есть что-то величественное, и я не могу не питать уважения и сочувствия к религии, где молитва состоит в чистоте.

Еще до полудня показался лагерь Музафер-Синга. Он был раскинут в зеленеющей долине, у подножия холма, и казался издали цветущим палисадником.

Трое французских начальников сошли со своих слонов и пересели на лошадей, чтобы стать во главе своих солдат. Шанда-Саиб отправился с ними, желая лично представить их субобу.

Как только их заметили, из лагеря выслали им навстречу почетный караул из двадцати всадников. Они примчались бешеным галопом на своих маленьких, грациозных, горячих лошадках. Они стреляли, с криком потрясали оружием и весело джигитовали. Тогда граф д’Отэйль отдал приказ бить в барабаны и трубить в трубы.

Когда всадники субоба подскакали совсем близко, один из них поднял забрало, скрывавшее его лицо, и подъехал к Бюсси. Узнав его, молодой человек побледнел от волнения.

— Арслан Хан! — воскликнул он.

— Я искал тебя, а ты сам пришел, — сказал умара.

— Ты искал меня?.. — пробормотал маркиз.

— Тебя ждут в Бангалоре, — сказал мусульманин, понижая голос, — чтобы отделаться от себя или дать тебе святотатственный поцелуй.

Бюсси напряг все усилия, чтобы казаться спокойным.

— Меня ждут? Хорошо, — сказал он. — Если я останусь жив после предстоящего сражения, то приеду в Бангалор.

— Когда настанет время, человек подойдет к твоей палатке и будет твоим проводником.

Арслан удалился и занял свое прежнее место.

Два ряда всадников от входа в лагерь до царской палатки образовали как бы широкую аллею. У всех этих людей с гордым и величественным видом были надеты под яркими чалмами каски, а сверх кисейной рубашки — кольчуга. Они были вооружены копьями, луками и саблями; с одного бока у седла висел легкий щит, а с другого — колчан со стрелами, украшенными перьями куропаток. Эти воины, неподвижные, как статуи, смотрели, как бы не видя, на проходивший между ними французский батальон, с Шанда-Саибом во главе, также вооруженным по-военному и великолепным.

Перед высокой и широкой палаткой Музафер-Синга, из зеленой шелковой материи, расшитой золотым шнурком, развевалось царское знамя. Оно было белое, с золотой бахромой. На одной его стороне были изображены книга и рука, на другой были начертаны стихи из Корана. То было начало победной песни: «Богу, полному всеведения и мудрости, принадлежат небесные и земные армии. Мы одержали во имя Него блестящую победу».

Субоб вышел из палатки на яркий свет и ступил на ковер, разостланный у входа. Это был высокий, сильный молодой человек, с темным лицом, блестящими глазами, красными губами и небольшой бородкой. На нем была каска из темного серебра, на которой, в виде арабесок, была выписана золотыми буквами двадцать одна тысяча имен Аллаха; сетка из золотых и серебряных нитей мягкими складками спускалась с каски и защищала затылок и шею. Кольчуга тоже была из золота и серебра. Поручни блестели ослепительно; они были выложены мелкими бриллиантами, окружавшими огромный, знаменитый алмаз, который называется Молнией. Щит, украшенный изображением тигра из рубинов и изумруда, был покрыт жемчужной сеткой.

Шанда-Саиб представил субобу трех спешившихся французских начальников. Музафер протянул им руку я предложил подкрепиться, так как битва предстояла, без сомнения, в тот же день. Потом он стал смотреть, все с большим и большим удивлением и разочарованием, как перед ним проходили четыреста французов в темных мундирах, которые составляли печальный контраст с роскошными костюмами индусов, затем семьсот сипаев и шесть пушек.

Когда представление кончилось, он увлек Шанда-Саиба в палатку.

— Но это насмешка! — воскликнул он раздраженным тоном. — Что же ты хочешь, чтоб я сделал с этой горсточкой солдат! У тебя шесть тысяч человек; у меня едва наберется столько же: и это-то ты собираешься выставить против армии Аллаха-Верди? Но мы пропали, несчастный! Ведь мы не можем отступить. Наш враг выступил из Арката и стоит недалеко лагерем; он ждет нас, чтобы начать битву.

— Если бы ты видел, как я, этих французов в деле, свет моих очей, тебя не беспокоила бы их малочисленность. Они были еще слабее, когда рассеяли, как прах, эту же самую армию Аллаха-Верди. Один лев обращает в бегство целое стадо газелей. Дождись первой битвы, чтобы судить о людях, которых я привел к тебе.