Юдифь Готье - Завоевание рая

— Нет, нет, не надо вина! — И Насер-Синг прибавил с таинственным видом: — Пусть принесут одну из тех бутылок, что прислал мне мой друг Дюплэ.

Это была бутылка с запечатанным горлышком, завернутая в золотую бумагу; в ней заключалась великолепная водка. Королю показали, что печать была нетронута.

— Полней, полней! — сказал он, протягивая свой кубок.

Он осушил его почти одним духом. Его глаза налились кровью, заслезились; на его черном лице выступили капли пота.

— Да здравствуют французы! — сказал он все более и более хриплым голосом. — Вот так напиток! Это — золото, это огонь, это — солнце, которое зажигает нам кровь! Но вот и весы наши готовы, — продолжал он. — За работу!

Это было сложное сооружение, поставленное перед троном, на котором качались две огромные серебряные чашки на шелковых шнурках.

— Сначала взвесим золото, — сказал король.

Невольники положили на чаши два маленьких шелковых ватных одеяльца, чтобы заглушить шум, потом поместили на одной чашке слитки и пластинки золота, на другой — гири из мрамора и бронзы.

— Нет, нет, не то! — вскричал Божественная Тень. — Я сам сяду на весы, и вы сосчитаете, сколько раз золото и драгоценные камни равняются моему весу.

И Насер старался высвободить свои ноги из ковров и одеял, чтобы сойти с трона. Кругом раздавался одобрительный шепот умаров и придворных.

Церемониймейстер Хаджиб, с длинной тростью из слоновой кости в руках, подошел помочь государю, который с трудом держался на ногах. Он расправил смятые складки его розовой рубашки, на которой были вышиты топазами виноградные гроздья. Он поддерживал его под локоть, покуда король садился на чашку весов, хватаясь за шнурки, крича и смеясь при отклонении весов.

Нужно было много золота, чтобы уравновесить значительную тяжесть Опоры Мира; жемчуга оказалось как раз довольно; но драгоценных камней не хватило.

Эта игра, по-видимому, очень забавляла субоба; он сидел на весах, согнувшись, так что шея ушла в плечи, подняв лицо и поводя красными белками своих глаз. Когда все сокровища были взвешены, он захотел, чтобы атабек и Хаджиб оба сели на весы, чтобы посмотреть, перевесят ли они его. Великий визирь повиновался печально, а церемониймейстер с готовностью. Шуты принялись острить, смеясь над их жалким видом на весах.

Оба тощих вельможи не были достаточно тяжелы, чтобы приподнять с полу чашку весов, на которой сидел их государь; но третье лицо прибавляло лишний вес, и они тщетно старались установить равновесие.

— Пусть приведут самую толстую свинью, какую только можно найти! — вскричал совершенно опьяневший король. — То-то будет потеха!

И покуда побежали исполнять это приказание, Насер встал с весов, чтобы немного расправить ноги и потянуться. К нему подошли баядерки и стали обмахивать его веерами из павлиньих перьев; они вытирали ему лицо раздушенными платками и обливали ему руки розовой водой.

В эту минуту один умара, не удержавшись, шумно чихнул.

Чихнуть в присутствии государя считалось дурным предзнаменованием и великим оскорблением, которое строго наказывалось.

Воцарилось глубокое молчание: все с состраданием смотрели на виновного, который распростерся на полу.

Король сделал знак одному из палачей. Тогда умара пополз на коленях, прося о пощаде; он умолял, целовал ноги субоба.

— Что делать, друг мой! — отвечал спокойно Насер-Синг. — Это от меня не зависит: таков закон.

— Лучше убей меня.

— Убить тебя? Нет: ты хороший солдат и еще послужишь мне. Уведи его, — сказал он палачу, — и отрежь ему нос.

Человека увели. Он кричал, ломал себе руки, но из другой двери ввели огромную свинью, убранную цветами, и король захлопал в ладоши. Животное упиралось, испуская визгливые крики, и не хотело идти; его тянули за веревку; его копыта скользили по гладким плитам пола.

Опора Мира надрывался со смеху. Он снова сел на весы; его чалма хитрой работы, украшенная пером с бриллиантами, съехала на бок; его пальцы, унизанные перстнями, все крепче цеплялись за веревки, так как завязалась страшная борьба, чтобы впихнуть розовое, вонючее животное на другую чашу весов. Монарх то и дело подпрыгивал от толчков.

К вящему удовольствию присутствующих, боров и король оказались равного веса. С радости Насер выпил второй кубок коньяка и хотел, чтобы заставили выпить и свинью.

Животное защищалось с отвратительным остервенением, выло, топало, испачкало своим пометом вельмож и дорогие ковры.

Многие умары, сохранившие серьезный вид среди смеха придворных, обменялись раздраженными взглядами и один за другим вышли из залы.

В одном из дворов они увидали только что изувеченного человека: он лежал на ступенях, опершись на них руками; у него была кровавая повязка поперек лица, а перед ним все увеличивалась красная лужа. Один умара подошел к нему.

— Бабар! — сказал он. — Хочешь ли отомстить за себя?

— Я отомщу, я поклялся в этом, — отвечал несчастный, пытаясь подняться.

— Ну, так следуй за мной потихоньку.

— Увы! Ужасные страдания от раны лишают меня сил. У меня кружится голова, и я не могу идти один.

— Пойдем же, я поддержу тебя.

Все расходились разными дорогами, не глядя друг на друга и не прощаясь друг с другом, одни верхом на лошадях, другие на слонах или в паланкинах. Но когда настала ночь, они сошлись за стенами Арката, у великолепной гробницы умерщвленных набобов. Кто-то таинственно открыл им дверь, и они вошли в залу из порфира, украшенную золотой резьбой. Ее освещал разноцветный фонарь, прикрепленный цепями к середине купола. Эти люди, все воины, стояли с мрачным видом, скрестив руки, и горячо и гневно жаловались друг другу на Насер-Синга.

— Своим поведением он роняет власть; сегодняшняя сцена есть оскорбление нашего достоинства.

— Днем пьяный, ночью развратный, всегда жестокий и сумасшедший, он обратил нас в слуг борова.

— Это изменник: он поклялся Кораном не посягать на свободу своего племянника, если тот сдастся ему.

— Он приказал влить расплавленный свинец в горло раненым, которые просили пить!

— Он велел привязать мешки с землей на шею пленным и, измучив их долгой ходьбой, заставил работать на окопах в лагере. Их убивали одного за другим; и из той земли, которую они носили, смешанной с их кровью, делали цемент. Последнего он помиловал, чтобы тот мог рассказать, как наказывают непокорных.

— Этот последний — я, — сказал солдат, выступая вперед. — Чудовищный факт верен: пленные работали; когда не хватало жидкости, протягивали корыто и убивали одного из них. Вот эти самые руки месили кровавую грязь!

Он протянул свои руки, которые, в память этого ужасного события, были окрашены лавзонией, так что казалось, будто он носит красные перчатки.