Юдифь Готье - Завоевание рая

— Правда ли это? Так ли ты думаешь, как говоришь? Поклянись мне в этом, согласен?

— Клянусь! — сказал он.

И он сжимал свои руки вокруг талии царицы, которая извивалась, опрокидываясь назад. Теперь она была взволнована и дрожала. Грудь ее высоко поднималась от быстрого дыхания. Она смотрела на молодого человека со странным выражением какого-то отчаяния. Вдруг, испустив глубокий вздох, почти вопль, она бросилась в его объятия, впилась своими губами в его губы и неистово прижалась к нему. И он чувствовал, как по его щекам текли ее слезы, слышал, как билось это гордое сердце, готовое разорваться.

— Этой поцелуй, несомненно, дар твоей любви! — вскричал он, вне себя от радости. — Я чувствовал, как твоя божественная душа проникла в мою!

Но она отодвинулась, рассматривая его, не слыша его слов.

— Эти глаза, — сказала она, — эти глаза, которые сделали мне столько зла!..

И она поцеловала их долгим поцелуем, один за другим, как бы для того, чтоб закрыть их навеки.

— Боже мой! Если такое опьянение должно прекратиться, то именно теперь следовало бы умереть! — сказал он почти невнятным голосом.

Она поднялась, высвободилась из его объятий и быстро отошла от него.

— Ты хочешь умереть? — воскликнула она изменившимся голосом, с жестоким смехом. — Так радуйся же; тебя услышали: эта комната для тебя могила.

Он поднял глаза на царицу. Теперь перед ним был настоящий враг, с надменным жестоким взглядом, с презрительно сжатыми губами. Он отвернулся, чтоб не видеть ее такой.

— Смерть теперь будет желанной гостьей, — сказал он. — На что мне теперь жизнь?

Разбитый волнением, пресыщенный счастьем, он упал на подушки, обессиленный, уничтоженный и действительно желая умереть.

— Неужели ты думаешь, что после такого вечера может настать завтрашний день? — сказала она. — Если принц, мой жених, узнает когда-нибудь о преступлении, совершенном в этот час, то он по крайней мере услышит в то же время, что виновный ни одного часа не сохранил воспоминания о нем.

Бюсси вскочил, как бы пронзенный жгучей стрелой.

— Твой жених! — вскричал он. — Ах, тебе не следовало говорить о нем! Я был покорным и кротким, я готов был подставить шею твоим убийцам. Зачем ты влила в мое сердце растопленный свинец ревности? Это страдание снова дает мне силы жить и напоминает мне, что я должен убить всех тех, кто захочет приблизиться к тебе. Твоя любовь принадлежит мне, слышишь ли? Ты сейчас дала мне ее в этом поцелуе и можешь теперь притворяться, что ненавидишь меня: я тебе больше не верю. Избегай меня, заставляй меня выносить какие тебе угодно муки, только не говори о том, что ты можешь принадлежать другому. Я запрещаю тебе это, и буду жить, чтобы помешать тебе ослушаться меня.

Она стояла теперь, прислонившись к одной из дверей из слоновой кости, которая раздвинулась позади нее. Не сказав ни слова, она углубилась во мрак и исчезла, сделав печальный жест.

Дверь тихо затворилась.

Бюсси быстро обернулся, считая себя пленником, но увидел, что семь других дверей были открыты и на каждом пороге стояло по черному воину; они опирались на обнаженные мечи.

— Ах, так вот в чем дело! — вскричал он. — Тем лучше! Борьба не страшит меня: я думал, что меня хотели замуровать в этой могиле.

Он быстро сорвал драпировку с балдахина, который возвышался над подушками, обернул ее вокруг левой руки, прислонился к золотой тумбе канделябра и обнажил шпагу.

Тогда он спокойно осмотрел этих людей.

Это были индусские солдаты, в белых рубашках без рукавов, с красными чалмами на головах, безбородые, с лоснящимися лицами, круглыми глазами и белыми, как жемчуг, белками; ноги у них были худые, руки тонкие.

Они выступили все разом и подняли мечи. Но маркиз смеялся над их неловкостью. Одним круговым взмахом блестящей шпаги он обезоружил многих. Некоторые, кого задела шпага, отступили. Он наступил ногой на лезвие одной из упавших сабель и метким быстрым движением поднял ее левой рукой. Вооруженный таким образом, он казался непобедимым и принялся драться с ужасающим бешенством. Он наносил удары обеими руками направо и налево, отбивался ногами и головой, так что груди трещали. Кровь текла ручьями, и брызги ее, как красный жемчуг, облепили резьбу стен. Люди падали, не издав ни звука, ни крика, корчась, извергая волны черной жидкости.

Маркизу казалось, что он борется с детьми и совершает страшную резню. Но его удивляло их количество: он нанес больше ударов, чем нужно было, чтобы их уничтожить, а число их все не уменьшалось. Тогда он увидел, что в каждой двери стоял неподвижно человек; и как только кто-нибудь из дравшихся падал, — он выходил, а другой появлялся снаружи и занимал его место.

— Вот это лестно! — воскликнул маркиз. — Это показывает, насколько ценят мою храбрость. Против меня посылают всех пигмеев Бангалора!

Комната загромождалась все больше и больше. Приходилось спотыкаться о мертвых и раненых. Вследствие многочисленности индусы ранили друг друга, потому что маркиз уклонялся от их ударов; а они, раз ринувшись вперед, уже не могли остановиться и падали друг на друга. Он прыгал, перескакивая через груды трупов, делал из них баррикады. Иногда он наступал на лицо врагу, который кусал его.

Вдруг свистнула веревка. Это была петля, которую забросили на него. Он увернулся; другая рассекла воздух и достигла до него. Он разрубил ее своей шпагой и снова прислонился к золотой колонне, расталкивая перед собой подушки и трупы. Но он чувствовал, что погибает. Эти слабые люди, которые дрались без ненависти и гнева и молча умирали, конечно, в конце концов победят его. Если их ужасный аркан и не захватит его, то его задушит их количество.

Тогда он подумал о Дюплэ, который доверился ему, не подозревая, какое безумие овладело его сердцем и руководило его жизнью. Его смерть разрушит благородные замыслы друга! Он сильно досадовал на себя и попробовал еще бороться.

Бюсси бросил шпагу, распустил материю, которая была обернута вокруг его руки, и стал махать ею над головой, отталкивая веревки, которые забрасывались теперь на него со всех сторон. Но воздух становился невозможно душным: все эти выдыхания, этот пот и вздохи агонии, которые выходили из множества уст, оскверняли благоухающее святилище густым смрадом смерти.

Маркиз выбился из сил. Из раны на лбу на лицо его ежеминутно текла кровь, покрывая его красной пеленой и заливая глаза; ослепленный таким образом, он быстро вытирался, но это движение открывало его для врагов. Члены его немели, голова кружилась, и комната вертелась вокруг него. Уже два раза он опускал шпагу.

Теперь он думал об Урваси.

— Я прощаю тебе, — бормотал он. — Я умираю с небесным ощущением на губах.