Крис Хамфрис - Армагеддон. 1453

Однако над этим кровавым валом все еще парил двуглавый орел. И пока он там, Григорий не ослабнет. Он был на стене, которая рухнула, на Гексамилионе в Морее, семь лет назад. Видел последовавший за этим разгром. Был обвинен в нем, лишился носа из-за ошибочного обвинения. Тогда он отвернулся от своего города, своего императора, от всех, кого любил. Но сейчас он здесь – и больше не отвернется.

Григорий смотрел, как оно поднимается, рывками, с человеком, карабкающимся по стене тел. Это было знамя, не такое, как прежние, – красное с золотом. Григорий знал его, видел раньше, издалека. Орта янычаров из личной гвардии султана пришла испытать свою еще неиспытанную силу.

Он был огромен, человек, несущий знамя, держа его в одном кулаке с ремнем щита. Другим он сжимал огромный ятаган – и смахнул им первого грека, который побежал к нему, выбил копье из его рук, полоснул по шее. Воин упал; другой защитник попытался – погиб. Знамя уже развевалось, воткнутое в землю, и турок, широко разведя меч и щит, заорал боевой клич, вызывая на бой камни, стрелы и клинки.

Энцо был ближе и быстро двинулся к турку. Он сражался мечом-бастардом, легким и хорошо закаленным, пригодным для одной руки и неудержимым в двух. Однако турок удержал его, принял на щит и отбил в сторону. И возможно, Сицилиец удивился, или же просто слишком устал, – но он пошатнулся, и Григорий, еще в двух шагах, мог лишь смотреть на размашистую дугу ятагана.

Он успел подхватить друга и опустить на землю, был рядом и услышал последние слова, которые прошептал умирающий.

– Передай Командиру… – вот и все, что он успел сказать.

Великан сейчас припал на колено и тряс головой, будто от удивления. Что-то ударило его в лоб – наверное, брошенный камень, – и по лицу текла кровь. Но он стер ее, улыбнулся и начал подниматься. Фальшион Григория был коротким, но меч Энцо лежал рядом. Подхватив его, грек воткнул меч прямо между коленей турка, под кольчужную юбку. Удар опрокинул великана, отбросил назад. Он изогнулся, исчез, меч остался в нем, вырвавшись из ослабевших пальцев Григория. Но воткнутое им знамя по-прежнему развевалось, и Григорий не мог пробиться к нему, когда столько янычаров перебиралось через палисад.

Мусульмане разворачивались, как птицы на лету, единый разум управлял всеми. Теперь то же самое делали христиане. Там, где только что было двое врагов, вставало десять. Потом пятьдесят. И Григорий, потеряв брошенный фальшион, отступал вместе со всеми. Он не побежал к воротам, немедленно забитым и заткнутым кричащими людьми. Там можно было рассчитывать только на резню. Кроме того, над этой волной все еще летел орел, до него было шагов тридцать, не больше. Каким-то чудом Григорий преодолел их, отпихивая в сторону людей, умирающих рядом, ныряя под удары или принимая их на быстро поднятый щит.

Всего тридцать шагов до другого мира. Константин стоял в окружении пятерых одоспешенных гвардейцев, рядом с ближайшими соратниками – Иоанном из Далмации, пожилым кастильцем доном Франциско, Феофилом Палеологом, добравшимся сюда от Золотых ворот, Феодором из Каристоса, старым наставником Григория, лук которого был в руке, как всегда, хотя колчан опустел. Палисад перед ними еще держался.

– Государь, – выдохнул Григорий, преклонив колено скорее от усталости. – Пора идти.

– Куда, Ласкарь? – Константин огляделся.

– В город, господин. На корабль. Еще есть время. – Он посмотрел на мужчин вокруг императора. – Пробьем дорогу через…

Константин поднял руку, призывая к молчанию. Он говорил громко, поверх шума, но не кричал.

– Нет. Если Господь решил, что городу суждено пасть, то Он решил, что я паду вместе с ним. Это моя судьба и Его воля. – Он оглянулся на своих слуг и приказал: – Начинайте, ибо я не хочу, чтобы они осквернили мое тело.

Люди быстро избавили его от всех императорских регалий: перчаток с двуглавым орлом, плаща с ним же, тонкого золотого обруча на шлеме – боевой короны. Пока они занимались этим, а гвардейцы задерживали каждого, кто оказывался поблизости, Константин огляделся.

– Я не прошу никого сопровождать меня. Я освобождаю вас от ваших обязательств. Спасайте себя, если сможете.

Иоанн из Далмации подошел ближе:

– Я с вами, государь.

– Кузен, – сказал Феофил Палеолог, – я тоже.

– И я, – объявил кастилец дон Франциско, пробравшись вперед; он хрипло дышал, но говорил отчетливо и с улыбкой. – Какая нежданная удача в моем возрасте – умереть с мечом в руке. – Он поднял и поцеловал свой окровавленный толедский клинок. – Вряд ли я смогу прожить лучший день, чем сегодня.

Вскоре на Константине уже не было никаких знаков, выдающих в нем императора. Орлиный флаг опустился, император поцеловал его и толкнул вверх. Теперь здесь стоял простой рыцарь, и его взгляд уперся в Григория.

– А ты, Ласкарь? Есть ли у тебя что-то, ради чего или кого стоит жить?

Григорий колебался. Он видел Софию, Такоса в месте, где они могут быть в безопасности. Но он нужен им, он должен убедиться, что они там. Он кивнул.

– Да, василевс .

Константин улыбнулся:

– Тогда иди. Ты уже сделал достаточно для своего города.

Его взгляд на мгновение задержался на костяном носу, потом метнулся в сторону внезапно усилившихся криков. Все обернулись к стене, усеянной знаменами янычаров.

– Иди. Каждый человек – к своей судьбе. И все мы в руках Господа.

С этими словами последний император Константинополя поднял меч и, окруженный ближайшими соратниками, бросился на самую густую волну турок.

Над ухом Григория послышался голос.

– Я с тобой, – сказал Феодор из Каристоса. – У меня только что родился правнук, и я хочу увидеть его перед смертью.

Ласкарь сжал руку своего старого наставника.

– Тогда пошли, – сказал он, глядя поверх толпы.

Люди повсюду сражались или бежали. Но последняя атака императора оттянула на себя многих врагов – на себя и от бастиона, с которого Григорий вечность назад пускал стрелы. С одного из его зубцов все еще свисала веревка с узлами.

– Держись поближе и беги быстро, – предупредил он, наклонился подобрать чей-то кинжал и перекинул щит на правую руку, чтобы прикрыть ту сторону.

Между ним и его целью толпа была не такой плотной. И турки, охваченные безумием завоевателей, которые наконец-то схватили своих врагов за горло, предпочитали жертв полегче, нежели двое быстро бегущих решительных воинов. Григорий разбрасывал людей щитом, воспользовавшись кинжалом лишь один раз – полоснуть по руке мужчины, от удара которого он только что увернулся. Потом второй раз – разрезать ремни своей кирасы, как он поступил с кирасой Джустиниани.

– Старик, ты сможешь залезть по ней? – крикнул он Феодору.

– Смотри и завидуй, – проворчал Феодор, надел лук на шею, ухватился за веревку сильными руками лучника, которым был всю жизнь, и начал быстро забираться наверх.