Крис Хамфрис - Армагеддон. 1453

Гомон немного притих, и Константин продолжил уже спокойнее:

– Это только предварительный план, и мы выслушаем все ваши сомнения. Если некоторые венецианцы хотят остаться со своими кораблями, зачем нам возражать? Вы все поклялись остаться и сражаться, а клятвы таких мужчин – их честь, и потому нерушимы.

Его взгляд обежал толпу, голос окреп:

– Но разве вы не видите, почему мы предлагаем такое расположение? Из-за чести Венеции. Вы можете хорошо послужить в гаванях, это понятно. Но главное сражение будет не там. Оно будет здесь.

Он обернулся, положил руку на шею собачьей головы, на красные линии.

– Здесь будут стоять бесстрашные братья Бокьярди из вашего города, здесь, где стены слабее. В пасти льва.

Трое мужчин, почти одинаковые за густыми бородами, сняли шляпы и поклонились.

– Мы защитим их ценой своей жизни, – хором объявили они.

– Я знаю, что так вы и поступите, – улыбнулся Константин. – Но есть даже более опасное место, чем это. – Он провел рукой по красной линии, остановился там, где линия выпятилась наружу. – Ибо здесь мой Влахернский дворец – и есть только один человек, которого я могу попросить защитить его.

Его взгляд метнулся в толпу и отыскал этого человека.

– Станешь ли ты, Минотто, байло Венеции, защищать мой дом?

Венецианец провел рукой по завитым волосам, потом поклонился.

– Это большая честь, ваше величество, и я благодарю вас. – Его смуглое лицо побагровело. – И я, как вождь людей Венеции, заявляю, что ни один из нас не уйдет, пока есть жизнь в вашем теле и развеваются флаги Константинополя. – Он обернулся, уставился на своих сограждан. – Ни один!

Послышались одобрительные возгласы. Константин подождал, пока они не улягутся, и негромко продолжил:

– Сам я буду стоять временами у моего дворца, временами у Харисийских ворот, которые некоторые называют Адрианопольскими. Там, где дело будет жарче, – сказал он с легкой улыбкой. – После стольких зим в горах Мореи я все время стремлюсь к жаре.

Еще больше смеха. Руки оставили рукояти кинжалов, мужчины разглядывали известковые линии и слова.

– Найдется ли у вас почетное место для старого слуги, сир?

Мужчина, который произнес эти слова, был не моложе Феодора. Но он не выглядел и вполовину таким же энергичным: долговязый, сутулый, дождь стекал с кромки старинного шлема, как вода с потрескавшегося карниза. Его голос был высоким, надтреснутым, и хотя одна рука лежала на эфесе меча, другая тяжело опиралась на плечо слуги.

– А, мой добрый дон Франциско де Толедо, – улыбнулся Константин. – Вы не желаете держать знаменитую сталь своего города рядом с соотечественниками? – Он указал на группу загорелых мужчин слева от испанца.

– Мой сеньор, – ответил дон с легким поклоном. – Если вы говорите об отряде из Каталонии, то нет. В глазах кастильцев и каталонцев соперничество Венеции и Генуи подобно ссоре детей, не поделивших игрушки.

Никто не понял, кого оскорбили сильнее. Но прежде чем они смогли решить, Константин шагнул вперед и протянул старику руку:

– Не пожелаешь ли сражаться рядом со мной, дон Франциско? Мне не помешает толедская сталь, прикрывающая спину.

Кастилец выпрямился:

– Это честь для меня и моей страны, сир.

Пока император вел дона к бочонку у стены, вперед выступил Джироламо Минотто.

– У меня есть вопрос к тебе, Джованни Джустиниани Лонго! – крикнул он. – Где будешь ты? Ты и твои семь сотен людей. Я не вижу здесь ваших имен. Или ты собираешься скоро нас покинуть?

Командир, отступивший, пока говорил Константин, рассмеялся и вышел вперед:

– Мы будем там, где мы нужнее всего. Но я подозреваю, мы будем здесь или где-то поблизости. Между дворцом и этими, Пятыми военными воротами.

Амир подошел и что-то прошептал ему на ухо. Джустиниани кивнул и вновь возвысил голос:

– Имейте в виду, все вы. Мне напомнили, что здесь принято называть военные ворота по названию ближайших гражданских. Меня это путает, а в битвах и так хватает путаницы. – Он покачал головой. – Я прибыл сюда не жонглировать названиями, а сражаться. Поэтому знайте, что ворота, перед которыми мы стоим, впредь будут известны только как ворота Святого Романа. И когда мне срочно понадобятся подкрепления, пусть они не перепутают, куда идти.

Он указал на надвратную башню.

– Итак. Я изучил землю, поговорил с людьми, которые выдержали осаду Мурада в двадцать втором. И я знаю этого турка. Он будет атаковать по всей длине стен. Он устроит налет на береговую линию. Но его пушка будет долбить здесь. Его лучшие отряды будут атаковать здесь. И потому я буду здесь.

Снова послышался ропот. Люди подступали все ближе к стене с картой. Один из братьев, которых, как слышал Григорий, называли Бокьярди, громким шепотом спорил с остальными. Наконец он сбросил руку брата, обернулся и произнес:

– Здесь много итальянских имен. В основном из моей родной Венеции, чуть меньше из Генуи… – Он возвысил голос над шумом, вызванным этим заявлением: – Другие – из папских государств, Тосканы, Сицилии, Умбрии… Но где греческие имена? Я их почти не вижу. Это же греческий город, верно?

Вопрос вызвал согласные выкрики. Константин поднял руки:

– Вы видите мало имен – Луку Нотараса, мегаса дукса , к примеру, – поскольку только они сейчас находятся в городе. Другие отправлены посланниками или воюют за пределами наших стен. Когда вернутся, они будут командовать нашими имперскими силами…

Он оборвал себя, глядя куда-то поверх толпы, левее Григория.

– А вот идут люди, которые смогут сказать нам, какие это силы! Подойдите сюда, старые друзья. Подойдите.

Григорий обернулся. Человек, идущий первым, заслонял другого, и был Георгием Сфрандзи, придворным историком и другом покойного императора. Он двинулся дальше… и Григорий увидел второго.

Феон Ласкарь.

Перво-наперво Григорий вспомнил о кинжале. Он стиснул рукоять, но не вытащил клинок, а подался вбок, повернул голову на север. Когда он оглянулся, брат уже прошел мимо, не отрывая взгляда от Константина.

Григорий выпустил кинжал. «Феон», – подумал он, но звучащее в голове имя не принесло привычной чистой и ослепительной ненависти. Она была испачкана вчерашним откровением Софии – рядом с Феоном, воспитанный, как его собственный, растет сын Григория.

«Мой сын. Мой!» Он задумался о сыне только сейчас; до этого мысль даже не всплывала, слишком потрясающая, чтобы думать о ней, как удар булавой по шлему. «На кого он похож?» – внезапно задумался Григорий. И следом: «У него смех моей матери?»

Он попытался снова сосредоточиться на группе мужчин перед ним. Старый Сфрандзи отвел Константина в сторону, чтобы прошептать ему что-то на ухо, и Григорий видел, как весь цвет сошел с лица императора. Тот поманил к себе Джустиниани, который выслушал шепот и тоже побледнел. Последовали какие-то вопросы, которых Григорий не расслышал. Зато он услышал из-за спины слова человека, который ухитрился подобраться к нему незамеченным.