Крис Хамфрис - Армагеддон. 1453

– София, – крикнул Феон в окна второго этажа.

Он продал вставленные туда стекла, и его крик должен проникнуть сквозь занавески, если туда еще не дошел его стук.

– Открой…

– Мир, муж. Я здесь.

Засовы отошли, дверь открылась, на порог упал слабый свет лампы, которую жена держала в руке. Он увидел силуэт, метнувшийся наружу, пнул его, промахнулся по коту, который похромал по улице. Зверь что-то держал во рту. Феон всегда терпеть не мог эту тварь и был поражен, когда кот снова объявился, с лапой в шине после «несчастного случая», выхоженный за время их плавания домой.

– Почему ты так долго? – пробурчал он, протискиваясь мимо нее. – Спала? Хорошо тем, кто может выспаться… – Поднялся по лестнице. – Надеюсь, ты приготовила какую-нибудь еду, прежде чем лечь спать. В противном случае…

Ему потребовалась секунда, чтобы осознать: в комнате кто-то есть; у очага стоит человек в маске. Еще секунда ушла на то, чтобы понять, кто этот человек. Феон удивился этому, но списал такую медленную реакцию на усталость. Поскольку как он ни убеждал себя, что тот мертв, каждый день в течение семи лет ждал появления брата.

– Григорий, – произнес он.

– Феон.

София остановилась наверху лестницы и смотрела на обоих мужчин. Долгие секунды в тишину и взгляды вмешивались только шум дождя и треск поленьев в очаге. Потом Феон заговорил:

– Что ты здесь делаешь?

– Здесь, в Константинополе, или здесь, в старом доме моей семьи?

– И то и другое. Но первое сейчас важнее. – Феон шагнул в комнату, стараясь говорить негромко и твердо. – Ты знаешь, что тебя ждет смерть, если ты будешь найден внутри стен. И эта… тряпка надолго тебя не скроет.

– Правда? Однако она скрывала меня три недели, которые я уже провел здесь. Даже когда я стоял сегодня у тех стен и смотрел, как ты шепчешь на ухо императору. – Григорий склонил голову набок. – О чем же ты рассказал ему, брат, что он так побледнел? Может, какие-то слухи о предательстве?

Предательство. Феон понимал, что слово выбрано не зря. Однако он не был готов говорить об этом. Пока нет.

– Я рассказал ему о переписи, которую мы провели, вот и всё.

– Понимаю. – Григорий указал на окно. – Перепись, в которой подсчитаны наши силы? Или, следует сказать, наша слабость?

Когда Феон не ответил, он продолжил:

– Ну же, брат! Я смотрел на заброшенные кварталы, опустевшие улицы. Сколько наших сограждан осталось сражаться?

– Это касается только императора и тех немногих, кому он доверяет.

Феон знал, что не стоит использовать это слово. У брата уже было достаточно оружия.

– Доверяет? Немногим была оказана такая честь. Тебе. Мне, когда-то… Не больше.

Софии стало нехорошо. Где-то чуть выше живота кольнула боль.

– Я оставлю вас, – сказала она, проходя мимо Феона.

– Нет. – Резкий приказ Григория застал ее на лестнице. – Сейчас меня удерживает только обещание не убивать твоего мужа в этих стенах. Если ты уйдешь, я могу забыть о нем.

София вскрикнула, обернулась. Феон смотрел, что пробегает между ними. «Его обещание?» – подумал он. Как часто он стоял в этой самой комнате, следил за ними, за их секретами… И вот сейчас, когда прошло столько лет, случилось столь многое… они снова стоят, связанные тайнами, которые он не может разделить. Это напомнило ему обо всем, что он чувствовал тогда, чувствовал всю свою жизнь, пойманный между ними. Обо всем, что он до сих пор чувствовал, и о страхе, который охватил его при первом же взгляде на брата.

– Ты не убьешь меня, Григорий, – сказал Феон, шагнув в комнату. – Ты можешь, конечно, – вряд ли я смогу защитить себя. Но ты никогда не сделаешь Софию своей женой, сделав ее моей вдовой. Если ты этого не знаешь, то ты не знаешь ее. Ее и ее… Бога.

Он подошел к столу, сел на стул у очага, в двух шагах от брата, поднял голову, открывая горло.

– Но есть и другая причина, по которой ты не убьешь меня сейчас.

Григорий не шелохнулся.

– Какая?

Феон наклонился к нему.

– Если ты убьешь меня, то так и не узнаешь, что на самом деле случилось при Гексамилионе.

Григорий шагнул к брату, вскипел гнев, взлетела рука… потом замер, ошеломленный внезапным провалом во времени. Семь лет со дня своего позора, со дня, когда он потерял все, что составляло его жизнь, кроме самой жизни; семь лет попыток забыться в сражениях или вине, иногда удачных… Все это ушло, и он вновь стоял в родительском доме, столкнувшись с братом, который не сражался с ним, не мог сражаться с ним, однако мог раз за разом побеждать его. Своими словами, своим хладнокровием, своей логикой.

Злость, способность ранить ему здесь не послужат. Он посмотрел на Софию, разжал кулаки, отошел.

– Тогда сейчас ты расскажешь мне, что же случилось в тот день.

– Расскажу что? – с улыбкой спросил Феон. – Каким моим словам ты поверишь, брат?

– Правде.

– Правде? Чьей? Твоей? Моей? Софии? Я думаю, она будет разной, будет зависеть от того, откуда смотреть.

Григорий хмыкнул.

– Не пытайся превратить разговор в упражнение в риторике, Феон. Мы учились у одних учителей, и хоть я не такой мастер в этой игре, как ты, я способен ее узнать. – Он наклонился: лицо, скрытое маской, напротив открытого лица близнеца-брата. – Пусть наш разговор будет простым и ясным.

– И если так? Если ты узнаешь правду, которая не… утолит твоей жажды мести? – Феон взглянул на жену. – Возможно, этой ночью ты и дал обещание, «в этих стенах», так? Но перед нами кризис, впереди другие опасные ночи и другие стены. Откуда мне знать, не решишь ли ты отомстить, когда ее не будет рядом?

София смотрела на лица близнецов, одно скрытое, другое под маской. Теперь проваливалось ее время: двое братьев, которых она знала всю свою жизнь, по-прежнему были пред нею, по-прежнему сражались за то или другое. Ей было четырнадцать, когда София осознала: все эти сражения идут за нее, она – приз. Однако здесь и сейчас игра была конкретней, ставки – выше, и это ей окончательно надоело.

– Не надо, – сказала она, подходя к ним, – спорить из-за меня. Меня нельзя выиграть или проиграть. Моя жизнь есть то, что она есть, в добрых руках Господа. Но то, что лежит между вами, касается только вас. Говорите об этом.

Феон посмотрел на нее, кивнул, отвернулся.

– Сможешь ли ты это сделать, брат?

Григорий тоже кивнул.

– Смогу. И сделаю. – Он глубоко вздохнул. – Когда Гексамилион пал и турки прорвались через стену, ее пробила пушка.

– Да. За исключением одной секции, где стена осталась целой, а калитка была не заперта.

– Секции, которой я командовал.

– Да. – Феон пожал плечами. – Небрежность или предательство? Никто не знал. Но все искали виновного. Не инженеров, которые сделали стены недостаточно прочными. Не турецкую пушку, которая их пробила. Не Бога. – Он взглянул на Софию, потом продолжил: – И когда в твоем сундуке нашли сумку с турецким золотом, все подумали, что теперь они знают.