Крис Хамфрис - Армагеддон. 1453

Стена глушила шум. А здесь он врезался в Ахмеда, как пощечина. Вопли – людей, падающих с лестниц, которые сталкивают с высокой стены перед ним, других людей, которые рубят и колют, клинок в клинок, щит или шлем. Крики атакующих: «Аллах!» Крики защитников: «Христос! Святая Матерь!» Они были там, и Ахмед впервые увидел их вблизи, своих врагов, людей, которых он пришел убить. Своих врагов, таких же людей, как он сам. Некоторые в доспехах, бьются мечами, топорами, копьями. Другие, как и он, в рубахах, кидают камни и проклятия. Освещенные пламенем факелов, пылавших на каждой башне и на стенах в промежутках между ними. Ахмед видел, как лучник высунулся между зубцов и выстрелил вниз, видел, как его стрела снесла человека с верха лестницы, видел, как этот же лучник отлетел назад, получив камнем из пращи в лицо. Повсюду, куда смотрел Ахмед, люди отчаянно старались убить и еще отчаяннее – не умереть.

Это был ад, и Ахмед смотрел прямо в него. Он застыл на стене, вокруг летали стрелы и камни, но Ахмед не мог пошевелиться, только смотреть. Что-то схватило его за ногу, сильно дернуло; он заставил себя опустить взгляд и увидел Рашида с перекошенным от бешенства лицом, выкрикивающим слова, которые Ахмед не слышал. Крестьянин отвел взгляд, посмотрел на толпу и безумие под высокой стеной.

И тут он увидел. Стяг Пророка. Пронесенный через скопище людей, он привлекал больше всего греческих стрел и камней. Его носитель пал, древко скользнуло, стяг провис; его тут же подхватил следующий мужчина и пал следом. Древко во что-то воткнулось и осталось стоять.

Пророк. Вот зачем Ахмед здесь, послужить ему в святом деле, во славу Аллаха, милостивого и милосердного. Стать ради него мучеником, если таков будет его выбор. Однако стяг был и чем-то еще, об этом кричали перед атакой – он стоил больше золота, чем Ахмеду доведется увидеть за всю жизнь, работая в поле. Бог не в силах вернуть ему малышку Абаль.

Но он сможет вернуть улыбку Фарат, когда жена поймет – никто из их детей больше никогда не умрет из-за того, что в доме нет еды.

Золото, которое он может добыть, – но только если установит этот стяг на стенах Константинополя.

Ахмед скользнул вниз. Теперь он отлично различал слова Рашида – тот проклинал Ахмеда, называл его дураком, сидящим здоровой мишенью для каждого греческого лучника и пращника. Он стал проталкиваться через толпу, которая начинала истончаться по мере того, как раненые отходили в тыл. Но там все еще хватало безумцев или честолюбцев, лезущих на стены, и всякий раз, когда пальцы на древке стяга разжимались, его подхватывали новые руки.

– Куда ты лезешь? – крикнул Рашид, ковыляя рядом, и ткнул его в руку. – Подними щит! Занеси меч!

Ахмед не замечал его. Он добрался до места, где люди сгрудились у стены на шесть человек вглубь, и начал раздвигать их. Кто-то возражал, смотрел вверх и отодвигался. Видел что-то в глазах великана.

Ахмед достиг стяга, когда тот упал, – на этот раз с высоты, ибо последний мученик, державший его, преодолел половину лестницы. Ахмед увернулся от падающего тела и подхватил древко, когда то пролетало мимо. Ткнув тупым концом себе за спину, он наконец-то отделался от Рашида и начал карабкаться вверх.

При таком шуме в голове Ахмеда было так тихо, что он слышал в ней собственные молитвы, слова хвалы Аллаху, милостивому и милосердному, и Мухаммеду, Его Пророку, мир ему. Но он слышал и другие слова – те, что первыми произнесла его малышка-дочь. «Козя, – сказала она, указывая на козу. – Козя».

Что-то пробило ткань рубахи на груди. Камень просвистел у плеча. Прямо над ним, между зубцов, человек поднимал топор. Ахмед поднял стяг Пророка, чтобы защититься… и увидел, как мужчина выпустил рукоять топора и схватился за торчащее из руки древко. Вот он исчез из виду, топор упал; Ахмед почувствовал, как лезвие пробороздило ему бок. Но он не чувствовал боли, перед ним был пустой проем, и он шагнул туда.

Он стоял между двумя зубцами. Тело топорщика еще валилось на площадку. По обе стороны от него греки пытались оттолкнуть лестницы, по которым лезли турки, кололи, рубили, сражались за свою позицию. Но другие уже разворачивались к нему, к великану, внезапно вставшему среди них. У него есть мгновение. Одно.

– Аллах акбар! – закричал Ахмед и взмахнул стягом слева направо, разворачивая в ярком свете имя Мухаммеда.

Мгновение прошло. Что-то сильно ударило Ахмеда в лоб, и он упал. Древко выпало; он катился назад, вниз, сбивая людей, которые сшибали следующих, пока не упал на землю. Ахмед лежал и смотрел, как пламя отражается в натекающей луже крови. Он видел, как лужу накрыла тень; кто-то нагнулся к нему, кричал, но Ахмед не разбирал слов. Потом он почувствовал руки: просунули в подмышки, одна под головой, потащили. Он начал двигаться, сначала медленно, потом быстрее, по скользкой земле. Остановка была неожиданной, его вытошнило, и в этот момент вернулся звук.

– Вставай, дурак! Вставай! Или ты умрешь!

Рашид колотил его, кричал в ухо. Ахмед поднял взгляд и увидел, как люди торопливо перелезают через первую стену, низкую со стороны города. Он подбежал, упал на нее, перекатился и рухнул в месиво грязи и вязанок дерева. Ров. Хватаясь за грязные стенки, Ахмед выкарабкался наверх. Ворота вала широко открыты. В них не было той давки, которую он видел перед началом атаки.

Вперед шли люди, воины в доспехах, кольчугах и шлемах, с большими круглыми щитами и копьями, поднятыми к небу. Ахмеда оттащили с их пути, отволокли к основанию деревянной стены.

У него закрывались глаза. Но он еще успел увидеть знакомое лицо. На нем был один глаз, и этот глаз сиял от удовольствия.

– Ну-ну, деревенский парень… Ты дели , тут уж не ошибешься.

Фарук вытянул руку в традиционном жесте, отгоняющем безумие. Потом опустил ее Ахмеду на плечо.

– И все же, как только мы тебя немного почистим, не сомневаюсь, наш султан будет рад тебя видеть. И наградить. Наградить нас всех. – Одинокий глаз прищурился, рука похлопала по плечу. – Ибо все мы товарищи, верно? Гази Аллаха, хвала ему, да? – Он с улыбкой встал. – И потому мы все разделим награду султана; так будет правильно.

Он отошел. Ахмеду хотелось разобраться, что же ему сказали. Но он почувствовал, что больше не может бодрствовать, даже когда ему на лицо плеснули холодной воды, даже когда начали обтирать лицо грубой тряпкой.

Забвение нашло его. И Ахмед с благодарностью погрузился в него.

20 апреля: две недели осады

Первым их увидел грек над Золотыми воротами. Один из нескольких, поставленных там, на самой южной оконечности материковой стены, одаренных зоркостью. Он не следил, как остальной гарнизон, за массой турок в двух сотнях шагов отсюда, за валом. Его долг на все дежурство – смотреть на море, на горизонт. Хотя это было и необязательно, ему посоветовали молиться.