Крис Хамфрис - Армагеддон. 1453

Новый перекресток, новый выбор. Он посмотрел налево – и увидел. Перед маленькой палаткой стоял шест. Сверху был привязан свиток пергамента, сейчас насквозь мокрый, и чернила стекали с него каплями черной крови. Странное зрелище, и Григорий подошел к шесту, дотронулся пальцем, немного развернул пергамент и увидел прямо под пальцем знак Зодиака, его собственный символ Близнецов, расплывавшийся на глазах.

– Маг, – пробормотал он.

Знак приглашал обратиться за советом. У Григория в кошеле было три золотых иперпира . Они были предназначены для взяток, если таковые потребуются. Одного будет слишком много даже для самого одаренного провидца. Однако это – убежище, возможность укрыться от дождя. Григорий наклонился к входу в палатку.

– Ты здесь? – крикнул он. – Могу я войти?

Он подождал немного. Потом ответил женский голос, ясно и разборчиво:

– Я ожидала тебя.

Откидывая ткань у входа, Григорий улыбался. «Какая колдунья, стоящая золотого иперпира , не заметит, как я подхожу», – подумал он.

Он ступил внутрь… и улыбка его исчезла.

На ковре, посередине палатки, сидела Лейла.

Перед ней лежали три гороскопа, выписанные на больших листах пергамента. Ее собственный и двоих мужчин ее судьбы. Близнецов, в каком-то смысле, ибо Близнецы сейчас правили и небесами, и Мехмедом с Григорием.

Лейла опустила взгляд. Был день, в пяти днях с сегодняшнего, такой мощи, какой ей еще никогда не доводилось видеть. Меркурий сошелся с Солнцем, и это позволяло достичь огромных успехов. Но Марс, бог войны, почти коснулся Урана. И риски, связанные с этими достижениями, тоже были огромны.

Это был день, в который может закончиться один мир и начаться другой. Когда триумф одного человека будет катастрофой другого. И она – между ними, нуждающаяся в обоих для собственного триумфа.

Однако звезды, как всегда, говорили о возможностях, а не об определенностях. Они побуждали. Они не заставляли. Но во всех ее расчетах часть, относящаяся к Григорию, была темна, и ей не удавалось привести его к свету. Лейла просто не могла довериться судьбе, когда в небесах царил такой раздор.

Ей нужно его увидеть. Ей нужно его принудить. Возможно, ей придется пойти и отыскать его, пока не взорвался мир.

Она думала все это… а потом он появился у входа. Стоял в ее палатке, так вытаращив на нее глаза, что она не могла не рассмеяться. Смехом радости, изгоняемых сомнений, надежды и пророчества, исполненных в одно мгновение.

– Что?.. – выговорил он. – Как?..

Восторг поднял ее, оторвал от земли, поставил перед ним, заглянул в эти распахнутые глаза, зеленые, совсем как ей помнилось. В палатке было жарко, ибо Лейла держала горящей жаровню, жечь благовония, подогревать жидкости, окуривать некоторые слова, которые она записывала. Она видела, как от его мокрого плаща уже поднимаются усики пара.

– Входи, Григорий, – сказала она так спокойно, как только могла, потянувшись к застежкам у него на шее. – Тебе наверняка будет уютнее, когда ты просохнешь.

Его руки легли поверх рук Лейлы. Он был потрясен – он, которого нелегко потрясти. Удивление застилало все мысли; Григорий мог только держать ее руку, чувствовать тепло в ней, в палатке, в ее глазах. Потом, под ее взглядом, в нем что-то сместилось. Он не мог припомнить, когда в последний раз смеялся. Наверное, с ней. И потому ему показалось правильным вновь рассмеяться вместе с ней.

Так он и сделал, выпустив ее руки.

– Что это за колдовство?

– Мое, – ответила Лейла.

Расстегнула застежки, сняла мокрую шерсть с его плеч. Запустила пальцы в его слипшиеся волосы.

– Лейла, – прошептал он.

Она была одета для тепла и уединения, в тонкую шелковую рубашку с лямками на плечах. Жаровня мерцала внизу, отбрасывая тени, углубляя темноту ее сосков, ложбинки между ног.

– Лейла, – хрипло повторил Григорий.

– Говори, говори, – ответила она, скользнув рукой ему на затылок.

Они поцеловались; ее рот открылся, языки встретились. Она всасывала его, как будто хотела выпить до дна, прибавив к объятию свой вес. Григорий упал на колени, она следом, хватая застежки на его дублете, расстегивая одну за другой. Когда последняя выскочила, он дернул плечами, сбрасывая дублет, потом стянул шаровары, укутывавшие его ноги.

– Уже лучше. – Она потянулась, сняла его маску. – Совсем хорошо.

Ласкарь застонал, протянул руку к шелку на ее плече. Теперь уже Лейла накрыла его руку своей, задержала его.

– Скажи мне… а я увижу правду, – выдохнула она. – Я первая, кто был у тебя с той ночи в Рагузе?

Ему не требовалось лгать.

– Да, – прошептал он, глядя ей в глаза.

Лейла вновь увидела ее, ту благородную сучку, за которой Григорий приходил в Константинополе. Он любил ее, она это знала, она видела это в его лице тогда, в своих снах после. Но он не возлег с ней. Не мог, возможно. И это было хорошо.

Лейла накрыла его лицо ладонью.

– И у меня никого не было. Никого не хотела. Никого не хочу… кроме тебя.

Она отпустила его руку. Тогда он сорвал с нее рубашку и пошел, куда она вела его. Лейла была мокрой от желания. Но здесь, сейчас, наконец-то ему не нужно было спешить, и прошло время, прежде чем Григорий достиг ее предела, на расстоянии ладони от ее огромных темных глаз. Жизнь странна, подумал он, – а потом думать стало невозможно, просто еще одна невозможная вещь.

Буря вернулась, или пришла другая, прорвалась над ними, гром окутал их своим ревом; дождь так колотил по кожаной крыше, что утопил все их звуки. Лейла была рада, ибо никогда не любила сдерживать восторг во время занятий любовью, а дать ему волю в военном лагере, даже так близко от шлюх, – это могло привлечь внимание, или того хуже. Буря ревела в вышине долго, столько же, сколько они соединялись, и только когда она начала уходить, их крики утихли. Не совсем, ибо одна любовная схватка вылилась в другую, не такую безумную, больше похожую на сон. В конце Лейла оказалась на нем, едва двигаясь, не разрывая с ним взглядов. Пока он не приподнялся, крепко обнял ее, скрыл свой последний крик в ее груди, и дождь наконец умолк.

Они лежали, обнаженные, в объятиях друг друга, ожидая, когда сердца забьются ровнее. Григорий пролежал бы так день и ночь, проспал бы – ибо не высыпался неделями. Он старался растянуть момент, следил за тенями от светильника, играющими на стенках палатки, где висели обрывки пергамента с изображениями знаков Зодиака и арабскими надписями; надписи шевелились, будто разговаривали. Но он не мог растянуть его надолго. Время поджимало его, город звал. И вопросы клубились.

Ласкарь сел, посмотрел вниз.

– Как?.. – сказал он.

Лейла поднялась в ту же секунду, приложила палец к его губам.