Энн Перри - Блеск шелка

– А ты считаешь иначе? – парировал Мочениго.

Джулиано понял, что Андре отождествлял себя с Константинополем, а не с Римом.

– Полагаешь, что многие венецианцы думают точно так же? – спросил Дандоло и тут же осознал, что слишком уж быстро перешел к прямым вопросам.

Мочениго покачал головой:

– Я не могу отвечать за других. Никто из нас еще не знает, чем обернется подчинение Риму. Пока ясно только одно: мы будем месяцами ожидать ответов на свои просьбы, платить десятину, вывозя деньги из страны, в то время как они очень нужны здесь. Будут ли наши церкви ухоженными и красивыми? Будут ли нашим священникам хорошо платить и позволят ли им служить так, как велит их совесть и достоинство?

– Очередной Крестовый поход может состояться не ранее тысяча двести семьдесят восьмого или тысяча двести семьдесят девятого года, – вслух рассудил Джулиано. – К тому времени мы, возможно, сумеем достигнуть взаимопонимания и станем терпимее друг к другу. Кто знает?

Лицо Мочениго просияло.

– Мне нравятся люди, которые питают надежды, – сказал он и покачал головой. – Однако прежде всего тебе следует выяснить все, что касается торговли. Ты должен как можно быстрее извлечь прибыль. Узнай, что думают люди. Многие верят, что нас спасет Пресвятая Дева.

Джулиано поблагодарил Андреа и решил не касаться этой темы, по крайней мере в ближайшее время. Но он запомнил, как венецианец Мочениго с легкостью произнес слово «мы», говоря о Константинополе. Это следовало принять во внимание.

Следующие несколько дней Джулиано посвятил тому, чтобы побывать в лавках на улице Меса и на рынке пряностей, где царили невероятные ароматы и яркие краски. Поговорил с венецианцами, живущими в этом районе, послушал их суждения. В родной Венеции большинство людей спорили о торговле, а здесь – о религии. В Константинополе вступали в полемику по вопросам веры и прагматизма, примирения и преданности. Иногда Джулиано тоже вступал в дискуссию, но больше задавал вопросы, а не выражал собственное мнение.

Только через три недели, пойдя вверх по холму, он забрел на глухие улочки, где на каждом шагу виднелись обгоревшие во время пожаров камни, руины и сорные травы на месте домов, построенных в начале столетия. Впервые в жизни Джулиано пожалел о том, что был венецианцем.

Начался ливень. По лицу Дандоло стекала вода, волосы намокли. Его внимание привлек один дом. Джулиано не отрываясь смотрел на выцветшую фреску, на которой была изображена женщина с младенцем на руках. К тому времени, когда город ограбили и сожгли, его собственная мать еще не родилась, но она могла выглядеть так же – молодой и стройной, в византийской тунике, с ребенком, прижатым к груди. Она бы выглядела такой же гордой, нежной, с открытой лучезарной улыбкой.

– От императора! – Округлив глаза от изумления, Симонис стояла на пороге комнаты, где хранились лекарственные травы. – Они хотят, чтобы ты немедленно пошла с ними. Во дворце кто-то заболел. Может быть, император?

– Да, судя по всему, кто-то заболел, – ответила Анна, следуя за Симонис в соседнюю комнату. – Наверное, слуга.

Служанка фыркнула и с нетерпением распахнула дверь перед Анной.

Симонис оказалась права: в медицинской помощи нуждался сам Михаил. Почти лишившись дара речи, Анна собрала сумку с травами и мазями и в сопровождении слуг отправилась во Влахернский дворец.

Там ее встретил придворный, а также два варяжских стражника из личной охраны императора. Они повели Анну по великолепным, но разрушающимся коридорам и галереям в личные покои императора. У него было кожное заболевание, причинявшее ему серьезное беспокойство.

Должно быть, Зоя дала Анастасию такую лестную характеристику, что Михаил решил к нему обратиться. Чего же она хотела взамен? Не вызывало ни малейших сомнений: на этот раз ей понадобится большая услуга, вероятно, даже связанная с опасностью. Анна ни за что бы не посмела отказать Зое, а уж императору и подавно.

Хотя ей бы очень этого хотелось. Если не удастся его вылечить, ее карьера лекаря закончится. У нее уже не будет богатых и влиятельных пациентов, и Зоя, конечно же, больше не станет давать ей рекомендации. И это будут не самые страшные последствия ее провала. А ведь не все болезни можно излечить даже с помощью иудейских и арабских снадобий, которые были у Анны, не говоря уже о христианских.

Несмотря на то что золотое время евнухов при дворе давно прошло и император больше не общался с миром исключительно через них, во дворце их осталось немало. И Анне ничем нельзя себя выдать. Они ни в коем случае не должны заподозрить, что она – самозванка.

Анна так долго и упорно пыталась подражать Льву, что начала терять индивидуальность. Она притворялась, будто терпеть не может абрикосы, которые на самом деле очень любила, и обожает приторные пирожные с медом, от которых ее тошнило. Однажды, увидев, как Лев взял в рот фундук и тут же выплюнул его, почувствовав отвращение, Анна не задумываясь в точности повторила все его действия. Она пользовалась его выражениями, подражала его голосу и презирала себя за это. Однако она перевоплотилась в евнуха ради собственной безопасности. В ней не должно было оставаться ничего от прежней Анны, иначе ее могут разоблачить.

Она чувствовала себя сейчас очень глупо, спеша по широкой галерее позади придворного, облаченного в темное одеяние, и огромных варяжских стражей. Анна надеялась, что ей удастся вылечить самого императора, воспользовавшись познаниями в медицине, которыми поделился с ней отец. А может, благодаря этому она сможет спасти Юстиниана? Отец бы понял и одобрил ее цели, однако проверил бы состояние ее рассудка, прежде чем допускать к больным. Что бы он подумал, если бы знал, чем она обязана Юстиниану? Когда отец умирал, Анне не хватило храбрости во всем ему признаться.

Придворный остановился, и перед Анной появился еще один человек – высокий, широкоплечий, длиннорукий. Гладкая кожа лица и причудливая грация выдавали в нем евнуха. Анна не смогла определить его возраст, но, без сомнения, он был старше ее. Кожа евнуха напоминала женскую – мягкая, предрасположенная к мелким морщинкам, а волосы не редели, как у обычного мужчины. Говорил он приятным низким голосом и обладал прекрасной дикцией.

– Меня зовут Никифорас, – представился евнух. – Я провожу тебя к императору. Если тебе что-нибудь нужно, мы принесем. Вода? Фимиам? Сладкие масла?

Анна на мгновение встретилась с ним глазами и потупилась. Не следовало забывать: этот евнух был одним из самых влиятельных вельмож Византии.

– Да, вода мне понадобится. И еще принесите масла, которые предпочитает император, – ответила она.

Никифорас отдал распоряжения слуге, стоявшему у дальней двери. Потом отпустил придворного, сопровождавшего Анну, стражу и сам повел ее дальше. У комнаты императора евнух остановился. Анне показалось, что, несмотря на ее маскировку, Никифорас видит ее насквозь и вот-вот скажет ей об этом. На одно ужасное мгновение она представила, как он обыскивает ее, перед тем как впустить к Михаилу. Вдруг Анна подумала о том, где именно может быть сыпь на теле императора. Ей не простят, если она, женщина, увидит интимные части его тела. У нее появилось желание признаться во всем сейчас, пока не стало слишком поздно. Анна покрылась пóтом. Кровь в ушах шумела так громко, что женщина некоторое время почти ничего не слышала.