Чуфо Йоренс - Я подарю тебе землю

За родственниками покойного шли десять плакальщиц со спутанными гривами распущенных волос; с леденящим душу монотонным воем они рвали на себе одежду и царапали ногтями лица. Замыкали похоронную процессию несколько человек, бывших при жизни Баруха его настоящими друзьями. Траурный кортеж двигался очень медленно, часто и подолгу останавливаясь. Из-за множества повозок, что направлялись в сторону каменоломен, пешеходов и всадников, возвращающихся из увеселительных кварталов, путающихся под ногами нищих и стоящих вдоль городской стены телег со всевозможными товарами, продвигаться по дороге было не так-то просто. Из-за всей этой суеты траурный кортеж двигался крайне медленно и с большим трудом.

Так что вереница повозок, по большей части открытых, нагруженных амфорами, горлышки которых высовывались из тюков соломы, поравнявшаяся с траурной процессией, чтобы затем направиться в сторону пещер, где хранились запасы чёрного масла для городских нужд, не привлекла особого внимания. Наконец, кортеж достиг ворот еврейского кладбища.

Лишь чрезвычайно внимательный глаз мог заметить, что одна повозка с маслом, в отличие от прочих, крытая парусиной, отделилась от остальных и проехала на территорию кладбища через боковые ворота, где остановилась на почтительном расстоянии от вырытой могилы, в которой предстояло обрести покой останкам менялы. Погребальная церемония шла своим чередом, но время поджимало, и люди беспокоились, что не успеют должным образом совершить все обряды, а ведь им хотелось честь по чести отдать последний долг памяти трагически погибшему сородичу. Никто не обратил внимания на человека, который, привязав коня к кипарису и надвинув до ушей шляпу, сидел на одном из надгробий и делал вид, будто читает молитвенник.

После окончания церемонии Марти подошёл к скамье, где сидела вдова Баруха с двумя дочерьми.

— Сеньора, если вы пойдёте со мной, то сможете кое с кем увидеться, это хоть немного утешит вас в горе, — произнёс он.

Ривка устремила на него вопросительный взгляд.

— Ступайте, мама, — прошептала Башева.

Женщина послушно встала и проследовала за Марти к отставшей повозке. Марти помог ей забраться внутрь через задний борт.

Когда Ривка наконец поняла, что видит перед собой младшую дочь, она бросилась к ней в объятия в безмолвном порыве безграничной любви. Затем они устроились напротив друг друга на скамьях повозки.

— Дочка, я даже надеяться не смела, что после такого несчастья, постигшего нашу семью, Яхве окажется столь милосердным и позволит мне увидеться с тобой перед отъездом.

— Как и ко мне, позволив проводить любимого отца в последний путь.

— Что же теперь с тобой будет, доченька?

— Не печалься обо мне, мама, — ответила Руфь. — Я должна жить собственной жизнью.

— Ты ещё слишком молода, девочка моя, — вздохнула Ривка. — Для меня не было бы большего счастья, чем быть с тобой, но ты же знаешь: слово вдовы ничего не значит, а сама она — все равно, что пустое место. Даже собственная судьба мне не принадлежит; за меня все решили другие.

— Умоляю вас, мама, не волнуйтесь. Я знаю, что однажды все переменится, и мы снова будем вместе.

Легкий шорох парусиновой стенки дал понять, что Марти рядом.

В следующую секунду его голова показалась в просвете между холщовыми занавесками.

— Ривка, вам пора возвращаться к дочерям, — напомнил он. — Не беспокойтесь за Руфь: я буду заботиться о ней, как заботились бы вы сами. Ваш супруг доверил мне ее, и я не обману его доверия. При первой возможности я передам вам весточку.

Женщины вновь крепко обнялись. Ривка выбралась из повозки и обратилась к Марти:

— Позвольте поблагодарить вас от имени Баруха. Я всегда знала, что вы — самый лучший наш друг, а теперь убедилась, что вы даже ещё лучше, чем я думала.

Когда женщина удалилась, с козел послышался голос Жофре:

— Ну, что, Марти, возвращаемся?

— Да, возвращайся, только не суйся на конюшню. Отведи повозку во двор дома и запри ворота; высади Руфь, а потом отведи повозку на верфь.

— Не волнуйся, все будет сделано в лучшем виде, — пообещал Жофре.

Не успела повозка сдвинуться с места, как из-за парусины послышался голос Руфи.

— Марти, неужели вы мне не позволите отдать последний долг памяти отца?

С этими словами из-за занавески высунулась ее белая ручка и высыпала Марти в ладонь полную пригоршню розовых лепестков.

Маленьким графам исполнилось уже почти пять лет. Ни одному незнакомцу не пришло бы в голову назвать их братьями. Скорее они напоминали аверс и реверс одной монеты. Рамон был миловидным, высоким и белокурым, с открытым и дружелюбным характером; Беренгер же, напротив, имел приземистую фигуру и желтоватый цвет лица, характером обладал замкнутым и неуживчивым, а кроме того, был подвержен внезапным вспышкам ярости. Альмодис делала все, чтобы их сблизить, и следила, чтобы они все время играли вместе.

В это утро Беренгер настолько разбушевался, что вывел из терпения собственную мать. Набросившись на Рамона, он пытался отнять у него игрушку; возмущенный крик Рамона звенел у нее в ушах, отвлекая от чтения маленького часослова, подаренного Эудальдом Льобетом.

— Сеньора, Беренгер мешает мне играть! — заныл мальчик.

Оставив книгу на атласной подушке, лежавшей рядом, Альмодис решила в очередной раз выступить в роли третейского судьи. Беренгер, увидев, что мать вот-вот вмешается, моментально сломал игрушку, из-за которой разгорелся спор.

— Ай, как нехорошо, Беренгер, — укорила она. — Рыцарь должен уметь делиться с товарищами.

— Ты всегда его защищаешь! — надулся малыш.

Альмодис немного смягчилась.

— Поиграйте лучше в другую игру, — предложила она. — Скажем, в прятки с Дельфином?

Братья любили играть с карликом, ценили его остроумие и предприимчивость, и в эти минуты ненадолго забывали о неприязни друг к другу. Мать прилагала все усилия, чтобы их помирить; вот и сейчас она решила объединить их общей игрой, а их противником сделала своего шута.

Дельфин, который, несмотря на лечение графского врача, все еще прихрамывал после злосчастного пинка Педро Рамона, попытался уклониться от этого развлечения. Ему совсем не хотелось блуждать по дворцу и прятаться по закоулкам, развлекая братцев в новой игре.

— Сеньора, простите, но мои бедные кости этого просто не вынесут, — взмолился он. — Хребет так ломит, что едва ли я смогу долго просидеть в убежище. А кроме того, эти шкодники знают все закоулки во дворце.

— Дельфин, считай это моим приказом.

— Ну, если таково ваше желание, то я согласен. Только дайте мне хоть немного времени, чтобы я успел спрятаться. Дождитесь, когда пропоют «Ангелус», и тогда уже выпускайте ваших гончих. А то я просто не знаю, куда пристроить мои бедные кости.