Анджей Земянский - Побег из Фестунг Бреслау

— Штрафная рота? — апатично спросил молодой человек, как будто близкий грохот разрывов орудийных снарядов не производил на нем ни малейшего впечатления. — Какая?

— А сколько их у вас тут?

— Не скажу. Это секрет.

— Тогда зачем вы спрашиваете, какая? — разъярился Шильке. — У нас дело, имеющее высший государственный приоритет.

— А! — тот понимающе кивнул. — Тогда обратитесь в письменной форме к командиру батальона.

— Я сейчас позвоню…

— Телефоны не работают.

Лейтенант, казалось, засыпал.

— Тогда разрешите воспользоваться вашей радиостанцией.

— Это запрещено.

— Сейчас я еще могу возвратиться в центр с ничем, но вот когда вернусь вечером…

— Погоди, погоди, — включился в разговор Холмс. — Если ты вмешаешь в это гестаповцев и НСДАП, так они тут же будут готовы демонтировать эту боевую группу, — блефовал он. — И кто нас тогда будет защищать?

Лейтенант слегка скривился.

— Тут уже приезжал один тип из НСДАП. Как только увидел, что происходит на фронте, тут же заполз в подвал и боится оттуда выйти.

— В подвал? — Холмс улыбнулся всеми тридцатью двумя зубами. — Словом, партия ушла в подполье.

Его обаяние действовало и здесь. Лейтенант тоже улыбнулся, хотя, едва-едва искривив губы.

— С ними вечно так, — продолжил поляк. — Наш партийный вождь, Ханке, все время сидит в подвале, с самого начала. Только всякий раз он выбирает все более отдаленные подвалы, очень скоро Бреслау для него закончится, придется ему арендовать их у русских.

Лейтенант поглядел на Холмса с некоторым любопытством.

— Только ведь что с того, — продолжал разглагольствовать тот. — Ведь эти типы из НСДАП умеют лишь одно: вешать. Как увидят человека, так сразу же: повесить. Фонарей, ясен перец, перестанет хватать, а смрад в центре убьет всех мух в полете.

Лейтенант уже хотел было скорчить мину типа «а я и не боюсь», но позволил застать себя врасплох.

— А мы ведь совсем не хотим этого типа повесить, наоборот: отослать в Берлин. — Холмс кивнул Шильке, и тот сразу же предъявил документ «in blanco», подписанный самим Кольей Кирхоффом. — Пускай его в Берлине вешают. Это он там вонять станет, а не здесь.

Вот это впечатление произвело. Лейтенант вынул карту и разложил ее на столе.

— Мы находимся вот тут. — Тупым концом карандаша он начал вырисовывать невидимую линию. — Вам нужно будет пройти в окопы, это вот сюда. Только не ожидайте траншей. Иногда придется поползать или попрыгать от дерева к дереву.

— Это первая линия?

— Вторая, вспомогательная. Но Советы так лупят из пушек, как будто ночью захватили как минимум три наших склада со снарядами.

— Они что, их наших пушек стреляют?

— А из каких же еще? Свои они уже чистят для парада победы, — с издевкой глянул на него лейтенант. — Налет сегодня утром видели?

— Нет.

— Такой массы германских самолетов сам я давно уже не видел. Нам казалось, что это наши идут нам на помощь. Дезориентация воцарилась тогда, когда они стали сбрасывать бомбы прямо на голову кричащих «ура» солдат.

Шильке не сдержался:

— Но это же вопреки всем договоренностям!

Лейтенант горько хмыкнул.

— Я дам вам двух человек, которые проведут. А там уже увидите все договоренности вместе взятые. Все хором.

Он быстро написал приказ «на случай», как сам это определил. С жандармами шутки плохи, будет лучше, когда можно предъявить какую-нибудь бумажку. Потом он замялся.

— Да, — указал он на Риту в гражданской одежде. — Маркитантка туда не пойдет.

Это он зря… Совсем зря.

Не говоря ни слова, она взяла лист с приказом и первая вышла из бункера. Лейтенант потерял дар речи, зато он перестал изображать из себя не выспавшегося. Холмс с Шильке стискивали зубы, чтобы не расхохотаться. Так что попрощались без лишних слов.

Пара прикомандированных солдат, возможно, и прекрасно знала дорогу, но оба прятались в любых возможных убежищах, слыша свист любого летящего снаряда. Разрывы все еще звучали достаточно далеко, а при подобной методе страховки их путешествие могло длиться целую вечность.

— А нельзя ли поскорее? — рявкнул Шильке.

— Можно, — тут же согласился один из солдат. — Вот только следует помнить, что Советы тот снаряд специально дальше пуляют. Как раз для тех, кто желает поскорее.

Холмс только лишь вздохнул. Рита в своем гражданском пальто и совсем уже не военной обуви выглядела здесь словно пришелец из космоса, но явно держалась лучше из всех них. Без какой-либо тени нетерпения или страха она послушно пряталась за деревьями или в воронках от снарядов, со стоическим спокойствием ожидая, пока проводники не посчитают, что можно пробежать несколько очередных метров дальше. До окопов все добрались где-то через час. Те, наконец-то, давали какую-то защиту, но — и правда — ничем не походили на те, что были на Первой мировой. Только в немногочисленных местах можно было идти, склонившись. Чаще всего же нужно было передвигаться вперед на четвереньках или просто ползти, так что с одеждой Риты появилось много хлопот. Но она не жаловалась. Даже в ту секунду, когда рядом что-то взорвалось, засыпая всех комьями земли.

Но это «рядом» могло означать и пятьдесят и даже сто метров. Но всем казалось, что разрыв минул их буквально «на волосок».

— Ну и жопа! — Неожиданно до Шильке дошло, что у него звенит в ушах, что ему хочется блевать, и что весь он трясется, словно его подключили к источнику электрического тока высокого напряжения. Он выплюнул песок, смешанный со слюной. — Ну нет…

И вот тут рядом грохнуло во второй раз. Капитана чуть ли не выбросило из окопа. И еще впервые в жизни он увидел, как из ближайшей могилы (находящейся на расстоянии метров в пятьдесят) выбросило чьи-то останки вместе с разбитым гробом. Только, парализованный страхом, он добыл в себе сил на отчаянный акт храбрости, пытаясь не показывать, что с ним творится.

— Во, глядите! — указал он на валяющиеся останки. — Какой-то избиратель Гитлера решил показаться.

Холмс закусил губу по причине неосторожности приятеля, ведь их слышали солдаты. Но Рита из любопытства выставила голову.

— Ну нет, ведь это же кладбище солдат Первой Мировой войны. Он не мог голосовать за Гитлера.

— Тогда он голосовал за Вильгельма II.

— Ты чего мелешь. Вильгельм был императором, так что никто за него голосовать не мог, ведь выборов не было.

Кто-то из солдат не смог сдержать искушения посмеяться над штабным офицером.

— Может, пойдем уже быстрее? — предложил он.

Шильке одарил Риту укоряющим взглядом и двинулся за проводниками дальше. Сам он надеялся лишь на то, что в этом замешательстве никто не заметит, что с ним творится. Но когда что-то грохнуло еще раз, значительно дальше, он первым упал на дно окопа, не поднимая головы. «Все это не имеет смысла!» — сказал он про себя. В тот миг, когда слышен разрыв, значит, обломки давно пролетели. Точно так же, как и пуля, которая свистит — не убивает. Ведь он помнил, как перед войной был судьей на соревнованиях охотничьих стрелков в Германии. Он стоял в бункере под мишенями. И он прекрасно помнил, что и в какой последовательности можно слышать: сначала плюхание пули в щит, потом свист этой пули, и только в самом конце — грохот выстрела. Так что, если тебе не слышно ни одного из этих звуков, это означает, что пуля попала в тебя. Только к разуму можно обращаться сколько влезет. До самой ночи. Тело и так свое знает: оно трясется, желая, похоже, превратиться в вибрирующую цель, а никак в неподвижную.