Анджей Земянский - Побег из Фестунг Бреслау

— Пришли.

Один из проводников указал на могучую яму, возникшую после какого-то взрыва и поспешно включенную в линию окопов. В средине сидела троица солдат. Помимо стальных шлемов, головы им дополнительно защищали их же ранцы.

— Мы разыскиваем. — И вот тут до Шильке дошло, что он забыл фамилию человека по прозвищу Надя. Он горячечно провел обыск в памяти, только там ничего не нашлось. При нем были документы, и можно было бы проверить, вот только… Ведь тогда все вокруг будут видеть, что он ужасно боится. Он вытащил из кармана снимок Нади, который взял из материалов дела, и стал сравнивать с лицами осужденных из штрафной роты. — Во! Именно тебя мы и разыскиваем!

— А почему это меня? — ответил ему кусок желе в мундире, нервно водя глазами по пришельцам.

— Я веду следствие по делу убийства… — Снова провал в памяти. Господи! Он никак не мог вспомнить. Кого же эта трясущаяся сейчас перед ним вошь убила? А, кого?

Ну ладно, можно посмотреть в документах… Но тогда все поймут, что сам он — трус, что от страха забыл имена.

— Краузе? — неожиданно подсказал тот.

— Да.

— Так это не я! Не я, честное слово…

— Послушай-ка, Надя. — Шильке с любопытством следил за тем, как мужчина нервно мигнул.

— Какая Надя?

— Что? Ты не знаешь собственного прозвища?

— Ах, — мотнул тот головой. — О том, что я помогал русским, тоже уже донесли… Но те называли меня «Володей».

— Нет, старик. После того, что ты вытворял с русскими пленными, а точнее: они с тобой по твоему же желанию, ты получил имя «Надя». — Шильке говорил очень медленно. — Надя, а не Володя.

— Но… Но…

— Послушай меня внимательно. Педерастия в государстве Гитлера запрещена. Гораздо хуже, если бы узнали, что германский солдат подставлял задницу русским да еще и платил за это. Расстрел — и к бабке не ходи. Предшествуемый месяцем пыток или превращением в полную тряпку в концлагере.

— Но…

И вновь Шильке не дал тому вставить слово.

— Но, — продолжил капитан, — лично мне все это до лампочки. Скажу больше. Меня совершенно не интересует то, что ты убил Краузе.

В первый раз Надя поднял голову. Он глядел на Шильке с безграничным изумлением.

— Некоторые сволочи, которые творят нечто гораздо худшее, чем ты, имели на тебя крючок. И твоими руками избавились от Краузе, тебя же — без всякого отлагательства — отослали в штрафную роту, чтобы не пачкать собственных рук. Они знали, что ты не пискнешь ни единого словечка, потому что, если пискнешь, то любая власть мгновенно укоротит тебя на голову, причем, по нескольким статьям одновременно.

— Только ведь все это не так. Я…

— Подожди. А мне, дорогая Надя, до тебя вообще нет дела, — шипел Шильке. — Ни до твоих наклонностей, ни до твоих грязных делишек. Все они меня никак не волнуют.

Надя был удивлен настолько, что не мог извлечь из себя ни звука.

— Лично меня интересуют те самые сволочи, которые все это и устроили. Потому что настоящие преступления совершили как раз они.

— Так вы меня не убьете? — отважился спросить перепуганный до последних границ человек.

— Нет.

— Так… а что же со мной будет?

— Если, благодаря тебе, мы доберемся до настоящих преступников, тогда мы забудем обо всех твоих проделках. Понятное дело, что в тюрьму ты попадешь. Но, во-первых, любая тюрьма все же лучше штрафной роты. А во-вторых, почему тебя заботят сроки отсидки? Очень скоро придут русские или американцы, так они опорожнят тюрьмы, чтобы дать место для собственных жертв. Немецкие уголовные приговоры будут им до задницы.

— Но…

— Вот, погляди.

Шильке вытащил из кармана приказ о вылете в Берлин. Не спеша, размашистым почерком, он вписал в бланк имя и фамилию Нади (сейчас он их, естественно, вспомнил). Он подал солдату бланк вместе с другим документом — гарантией на получение места в самолете.

— Выбирай. Или пойдешь с нами, дашь показания, и мы отвезем тебя на аэродром на броневике, или…

Надя весь дрожал.

— Заберите меня отсюда, — то ли прошептал, то ли проплакал он. — Заберите меня отсюда. Их этого ада!

— Разумный человек!

— Что вы хотите знать?

— Кто приказал тебе убить Краузе?

— Это не был никто из группы упаковщиков… Офицер уголовной полиции, крипо.

— Как он выглядел? Помнишь?

— Не знаю. В столе я нашел письмо. В конверте были доказательства моих… моих… — Надя явно не знал, какое применить слово. — Там были снимки, показания. Все.

— И что? Этим письмом он приказал тебе убить Краузе? — Шильке удивленно поднял бровь.

— Нет. Но… в письме весьма тщательно была описана роль Краузе в поставке материалов на меня. Именно этот сукин сын доносил на меня в крипо!

— Любопытно, — буркнул Холмс. — Но ведь была еще одна причина, в силу которой ты ненавидел этого типа, так?

— Да, это правда.

— Тогда скажи.

Надя бессознательно оглядывался по сторонам. Он не знал, как это произнести, тем более, в присутствии вооруженных мужчин.

— Он отказал мне в любви, — наконец-то выдавил он из себя.

— О! — вырвалось у Риты. Она прикусила губу, чтобы скрыть замешательство. — Это… тоже важная причина.

Она опустила голову, чтобы скрыть рисующуюся у нее на лице растерянность.

— А ты воспользовался случаем и убил его?

— Нет. Было еще одно письмо. Потом.

— Так?

— Офицер крипо написал, что он такой же, как я. Что он боится тронуть Краузе, так как этот гад знает много и о нем.

— Ага, все ясно, — вздохнул Холмс. — Еще он написал, что, случае чего, он станет тебя прикрывать, что сам он очутился в неудобной ситуации, а все случившееся требует радикального разрешения, и что кто-то обязан этим заняться.

— Именно так и было.

— И ты решил проблему окончательно.

Надя печально кивнул.

— Ну что же, — Холмс закурил. — Это уже все как-то держится. Хотя, во всей Германии трудно найти более наивного типа, чем ты.

— Любовь, которой отказали, делает слепым, — вмешалась Рита.

Шильке с этим тоже согласился.

— А вот скажи мне еще вот что: кем был Краузе? Специалистом по произведениям искусства? Ювелиром? Почему он оказался в группе упаковщиков?

Надя поднял голову.

— Он был специалистом по аккумуляторам, — сказал гей.

— Что?

— Специалистом по электрическим аккумуляторам. Он работал на постройке подводных лодок.

Шильке с Холмсом обменялись взглядами. Они не успели обменяться хотя бы словом, как недалекий взрыв обсыпал их землей. Останки каких-то выброшенных из могил двух тел грохнули в яму. Сидящие в яме солдаты начали орать. Один только Холмс сохранял деланное хладнокровие.

— Эй, вы, там! — крикнул он останкам. — А ну не толкаться. Еще не время на всеобщее воскрешение.

Рита начала истерически смеяться. Но через минуту ей удалось взять себя в руки.