Генрих Кениг - Карнавал короля Иеронима

— Моя фамилия довольно трудная, вы не запомните; если позволите, то я запишу ее…

Он подошел к открытому пюпитру, стоявшему у окна, и на листке бумаги записал свою фамилию, выразив при этом сожаление, что «не застал дома знаменитого Pigault-Lebren, дядю очаровательной племянницы».

Когда он подошел к Бабет, чтобы проститься с ней, она протянула ему руку и застенчиво сказала:

— Мне очень совестно, что я принимаю вас лежа, но в этом туалете я не могу встать с места. Жаль, что вы не хотите дождаться Лебрена. Приходите опять к нам и как можно скорее…

Герман хотел уйти, но в эту минуту он почувствовал, что нежная ручка красавицы судорожно сжимает его руку и как будто притягивает его к дивану. Он отскочил в испуге и поспешно удалился. Собака залилась ему вслед неумолкаемым лаем, а Бабет с гневом крикнула на нее:

— Куш, Бабиш! Замолчишь ли ты, несносная собачонка!

Отъезд депутатов в Голландию был назначен в среду утром, так что Герману оставалось всего два дня для устройства личных дел. Но он был в таком тревожном состоянии духа, что должен был сделать над собой усилие, чтобы заняться приготовлениями в дорогу, хотя ему предстояло только уложить кофр и нанести несколько прощальных визитов.

У Бюлова он пробыл не более десяти минут, потому что застал в его кабинете генерала Эбле, только что прибывшего в Кассель. Бюлов сдавал ему дела военного министерства, которым заведовал после отъезда Морио. Оба они были давно знакомы между собой и уважали друг друга. После Иенской битвы Эбле был назначен губернатором Магдебурга и имел постоянные сношения с Бюловым, который в это время управлял там министерством государственных имуществ. Жители Магдебурга с сожалением проводили генерала Эбле, успевшего за свое недолгое пребывание в городе заслужить общее уважение благодаря неподкупной честности.

Хотя Бюлов также любезно встретил своего protege, как всегда, и тотчас же познакомил его с новым военным министром, но сам Герман счел необходимым по возможности сократить визит и отправился к французскому посланнику.

Барон Рейнгард ждал с часу на час отпуска, чтобы уехать в свое поместье Фалькенлуст на Рейне. Сперва он хотел пробыть там до возвращения короля из Ненндорфа, а теперь хлопотал о том, чтобы продлить срок своего отпуска до поздней осени. Он опять пригласил Германа заехать к нему в поместье на обратном пути из Голландии, но не задал ему ни одного вопроса о его личных делах; и сам Герман, несмотря на обещание, данное Луизе, не решился обратиться за советом к барону Рейнгарду относительно своего затруднительного положения.

Он обещал провести последний вечер у Гейстеров, которые по этому поводу хотели пригласить нескольких близких знакомых. Кроме того, он должен был зайти к Симеону, чтобы проститься с его семейством, так как утром его не приняли и велели слуге передать, что его будут ждать вечером. Герман считал долгом вежливости воспользоваться приглашением, при этом ему хотелось объясниться с Сесилью и высказать ей, как он хотел бы застать ее в Касселе по возвращении из Голландии. Уложив вещи, он решил сперва отправиться к Симеонам, а затем к Гейстерам, и провести у них остаток вечера.

Хотя он пришел к Симеонам раньше обыкновенного, но застал уже нескольких мужчин и дам, и тотчас же заметил, к своему огорчению, что Сесили нет в зале. Госпожа Симеон разговаривала с генеральшей Сала и сочла своей обязанностью представить ей Германа, хотя ей было известно, что они давно знакомы друг с другом. Генеральша сделала вид, что не узнает Германа, хотя, отвечая на его поклон, с трудом могла удержаться от улыбки. Но как только Герман отошел от них и заговорил с Люси, падчерицей Симеона, она отвела в сторону хозяйку дома, говоря, что хочет сообщить ей довольно пикантную тайну.

Между обеими дамами существовали своеобразные приятельские отношения. У них были общие дела, которые они тщательно скрывали от всех, и хотя это налагало на них известные взаимные обязательства, но не мешало обеим при всяком удобном случае говорить друг другу колкости.

— Известно ли вам, мадам Симеон, — шепнула генеральша Сала, — что этот молодой человек, который, по-видимому, пользуется вашим особенным расположением, способствовал женитьбе Морио… Разумеется, никто не мог сообщить вам об этой тайне, потому что она никому не известна, но я при случае воспользуюсь ей, чтобы отомстить некоторым господам… Только вам одной, из дружбы, я расскажу все, потому что вы рассчитываете на молодого человека для одного дела. Знайте, что он главный виновник брака Адели или, вернее сказать, принудил ее выйти замуж, за Морио… Называйте, как хотите. Положим, e’est une betise, но betise, такого рода, что нескоро услышишь что-либо подобное…

— Боже мой, я не знаю, что и подумать!.. Какое несчастье, мне нужно идти!

Разговор был прерван прибытием новых гостей. Хозяйке дома пришлось встречать их, представлять друг другу, делать над собой усилие, чтобы занять их; но она думала только об одном: как бы поскорее отделаться от них, чтобы дослушать рассказ генеральши Сала.

Между тем Герман узнал от Люси, что Сесиль нездорова и лежит в постели. Перед этим он только что заявил, что должен отправиться на вечер к друзьям, и не мог решиться уйти. Его занимал вопрос: не найдут ли неприличным, если он попросит позволения пройти к Сесили, чтобы проститься с ней, хотя знал, что француженки в Касселе не стеснялись принимать мужчин в своих спальнях.

В это время вошел слуга с письмами, одно из них он подал Люси, другое оставил на подносе.

— Кому другое письмо? — спросила Люси, распечатывая поданную ей записку.

— Мадемуазель Сесиль от господина Маренвилля, очень нужное! — ответил слуга.

— Очень нужное? В таком случае отнесите его наверх и положите на стол, если мадемуазель Сесиль…

Этот приказ смутил Германа.

«Что это значит? — думал он. — Положите на стол!.. Значит, Сесили нет дома, а мне сказали, что она больна!..»

Между тем госпожа Симеон, выбрав удобную минуту, оставила гостей и поспешила к своей приятельнице, которая с таким же нетерпением ожидала ее.

— Как же это могло случиться? Расскажите, пожалуйста? — спросила она, усаживаясь на диване около генеральши Сала.

— Вы, конечно, слышали, — начала шепотом генеральша, — что раз вечером Адель вернулась домой от обер-гофмейстерины бледная и взволнованная и, застав Морио у своего брата, бросилась с рыданием к нему на шею, умоляла о прощении, а затем дала ему слово. Влюбленный простак рассказывал это всем знакомым, приписывая внезапное согласие Адели на брак увещаниям обер-гофмейстерины… Неправда ли, это забавно?.. Жаль, что уехал Морио, я открыла бы ему глаза! Впрочем, он скоро вернется, и Фюрстенштейн поплатится за оскорбление, нанесенное им моей бедной Мелани! Достанется брату и сестре! Клянусь вам, мадам Симеон… Если мне удастся расстроить супружеское счастье генерала Морио, то нечего и желать лучшей мести! Не правда ли?..