Генрих Кениг - Карнавал короля Иеронима

Король, утомленный весело проведенной ночью и еще более ослабевший от ванны и туалета, принял их в своей комнате, стены которой были обиты голубым бархатом с золотыми бордюрами. Занавеси и портьеры были из такого же голубого бархата, с белой атласной подбивкой, и окаймлены золотой бахромой, на столе стоял чайный сервиз такого редкого фарфора, что он скорее годился на показ, чем для домашнего употребления. Изящные стенные часы были приделаны к алебастровому бюсту короля, которого короновала богиня победы, внизу была льстивая надпись: «Chaque heure est marquée par la Victoire».

Король, одетый по своему обыкновению в белый мундир, поднялся с кушетки и приветствовал вошедших с принужденной улыбкой:

— Я хотел видеть господ, посылаемых в Голландию в качестве депутатов, чтобы пожелать им счастливого пути, — сказал он. — А вас, господин Натузиус, я, кроме того, могу поздравить, — говорят, вы женитесь…

— Вы крайне милостивы, ваше величество, — ответил в смущении Натузиус, — я приехал в Кассель по делам государства и не ожидал, что мне предстоят заботы о домашнем очаге.

— Ма foi, барон Бюлов, — заметил со смехом король, — если подобные случаи будут повторяться, то нам придется издать постановление, чтобы при назначении депутатов в рейхстаг избирались только женатые. Иначе депутаты увезут из Касселя всех красивых девушек!

— Такое постановление было бы не лишним, ваше величество, — подтвердил Бюлов, — но при этом следовало бы прибавить такую оговорку, что женатые депутаты должны привозить с собой жен, что доставило бы многим немалое удовольствие.

— Прекрасная мысль, барон; во всяком случае это было бы назидательно для ревнивых мужей!.. — сказал король и при этом окинул Германа внимательным, как бы недоумевающим взглядом.

Бюлов заметил этот взгляд и приписал форменному платью Германа, который в качестве сверхштатного чиновника не имел права носить его.

— Ваше величество, — сказал он, — прошу извинения за молодого человека, но он надел мундир по моему требованию; а я считал это необходимым ввиду важного поручения, возложенного на него, тем более, что за границей форма имеет немалое значение.

— Разумеется, хотя в данном случае форма министерства иностранных дел была бы уместнее, ведь это своего рода посольство…

— Но оно главным образом касается министерства финансов, — возразил Бюлов, — и мундир пригодится господину Тейтлебену, если ему удастся заслужить одобрение вашего величества.

— Только не мундир министерства финансов, потому что, если молодой человек с успехом выполнит возложенное на него дело, то мы дадим ему новое поручение за границу… Eh bien, nous verrons!

Затем король обратился к Герману и после обычных расспросов относительно его происхождения, воспитания и прочего, сказал общее приветствие депутатам. Прощаясь, он пожелал им счастливого пути.

Депутаты, проходя через главную залу, встретили обер-гофмейстерину, которая шла к королеве, и почтительно поклонились ей. Ответив на их поклон, она подозвала Германа и спросила его с удивлением:

— Вас ли я вижу, господин доктор? Вы удостоились чести попасть на аудиенцию к королю и не сочли нужным уведомить меня о счастливой перемене вашей судьбы!

— Я не посмел беспокоить ваше сиятельство, но теперь пользуюсь случаем, чтобы выразить мою глубокую благодарность, потому что всем обязан вашему покровительству. Министр финансов назначил меня в депутацию в качестве чиновника от своего министерства.

— Очень рада за вас! — сказала графиня Антония. — Мне не могли назвать фамилию третьего лица, посылаемого в Голландию. Только будьте настороже: если вы дорожите мнением друзей, желающих вам добра, то не добивайтесь слишком быстрого повышения при нашем дворе… Кстати, на днях я уезжаю из Касселя с королевой и воспользовалась этим предлогом, чтобы отказать моему домашнему шпиону Анжелике… До свидания!

Обер-гофмейстерина удалилась, ласково кивнув головой Герману, который, нагнав обоих депутатов у дверей гостиницы, договорился с ними заказать общий обед и в ожидании его решил сделать давно обещанный визит Лебрену.

Ему указали левый флигель дворца, где на дверях была прибита дощечка с крупной надписью: «Pigault-Lebren, lecteur de S. M. le Roi». Когда он постучал в дверь, раздался визгливый собачий лай и приятный женский голос сказал: «Enrez!»

Герман, войдя в комнату, остановился в смущении. Молодая женщина в полном neglige, лежа на диване, со смехом унимала лающую крысоловку и силилась зажать ей морду маленькой ручкой. Неожиданное появление красивого молодого человека в первую минуту лишило ее обычной самоуверенности. Она соскользнула с дивана, чтобы одеть туфли, но так как юбка едва доходила до колен и ноги оставались обнаженными, то она поспешно поджала их и прикрыла концом шали, в которую была укутана.

Все это она делала быстро и с такой грацией, что Герман уже без всякого стеснения извинился, что побеспокоил ее и спросил, может ли он видеть Лебрена?

Красавица снисходительно отнеслась к его извинениям и сказала, что Лебрена нет дома, и что он ушел на генеральную репетицию своей пьесы «Les rivauxe d’eux memes», которая пойдет сегодня вечером по случаю отъезда королевы.

— Следовательно, Лебрен в городе? — спросил Герман.

— Нет, он здесь; за нашим флигелем очень хороший театр. Прошу вас садиться, — сказала она, указывая на ближайший стул. — Подождите немного, Лебрен сейчас придет: театр в нескольких шагах от нас.

При этих словах Герман невольно вспомнил, что Лебрен рассказывал о какой-то прелестной Бабет, которая заведует его хозяйством и интересуется его пьесами и спросил: не имеет ли он удовольствие говорить с мадам Лебрен?

Этот вопрос поставил Бабет в немалое затруднение. Она выпрямилась на диване, придумывая ответ, при этом шаль как бы случайно соскользнула с ее полных плеч и в то же время выглянула обнаженная белая ножка. Смущенная улыбка исчезла с ее лица и темные глаза, с оттенком грусти, приняли плутоватое выражение:

— Нет, милостивый государь, — сказала она с легкой усмешкой, — старик Лебрен мой друг и покровитель!

— Прошу извинения за мою недогадливость. Лебрен с таким восторгом описывал мне тогда свою жизнь в «заколдованном» замке, как он выражался, что я мог бы сообразить, что, кроме красивой местности, здешняя жизнь имеет для него и другие привлекательные стороны.

— Мне остается только поблагодарить вас за любезность, — сказала она с кокетливой улыбкой. — Но почему вы не хотите сесть и подождать возвращения моего дяди?

Герман объяснил, что его ждут знакомые, и обещал зайти в другой раз.

— Но вы мне не сказали вашей фамилии, дядя, наверное пожелает знать, кто был у него с визитом.