Генрих Кениг - Карнавал короля Иеронима

Она застала Марианну фон Штейн в саду за чтением истории Швейцарии Иоганна Миллера. Увидя издали неожиданную гостью, она вышла к ней на встречу и так сердечно приветствовала ее, что Лине пришла в голову мысль: не рассказать ли о своем горе почтенной наставнице, которая при своем знании людей и придворной жизни, скорее, чем кто-либо, могла дать ей добрый совет.

Марианна фон Штейн провела свою гостью по саду, мимо клумб с роскошными осенними цветами, и, усадив ее рядом с собой в беседке, придвинула к ней корзину с фруктами.

— Попробуйте эти груши, — сказала она. — Весной, когда вы были здесь с мужем, он говорил мне, что хочет развести у себя плодовые деревья… Кстати, скажите, скоро ли вы ожидаете его сюда? Мировой судья Мартин недавно спрашивал меня: не имею ли я о нем каких-либо известий?

Лина невольно вспомнила при этих словах о прелестных весенних днях, проведенных ею в Гомберге с Людвигом, и лицо ее приняло печальное выражение.

Настоятельница посмотрела на нее своими ясными голубыми глазами и спросила с участием:

— Что с вами, дитя мое? Не случилось ли чего с вашим мужем?

Лина хотела ответить, но слезы не давали ей говорить.

— Вы хотите сообщить мне о своем горе, — сказала фрейлейн Штейн. — К счастью, вы пришли вовремя; никто не помешает нам; дамы наши уехали в Баумбахсгоф и вернутся не ранее ночи.

В тоне, с каким были сказаны эти слова, было столько сердечной доброты и искренности, что Лина откровенно рассказала о приключении на балу, о своей ссоре с мужем и мучивших ее сомнениях.

Фрейлейн Штейн слушала ее с возрастающим волнением; в сердце ее накопилось столько злобы против чужеземного ига, что все напоминавшее о нем, глубоко огорчало ее.

— Мне кажется, дорогая моя, что ваше негодование было вполне законно, — сказала она. — Поступать сообразно придворному этикету, не значит поступать правильно. Если королевская власть попала в недостойные руки, то из этого не следует, что мы должны уважать ее! Вы можете благословлять судьбу, что ваше общественное положение дает вам право действовать смелее, нежели тем, которые по своему рождению или высокому сану обязаны подчиняться всем требованиям придворного этикета… Но мы поговорим об этом в другой раз. Сюда идет ротмистр Погвиц, который часто бывает у нас, потому что кирасирский полк стоит недалеко отсюда, в Мельзунгене. Он также мог бы рассказать вам нечто об Иерониме…

К ним подошел красивый, стройный офицер и поцеловал руку настоятельницы, которая представила его своей молодой гостье и пригласила сесть.

— Нет, благодарю вас, — ответил Погвиц, — привратник сказал мне, что дамы уехали; я отправлюсь к ним навстречу, потому что должен передать одно поручение фрейлейн Услар. Если позволите, то я буду у вас завтра вечером… Извините, что помешал вашему разговору!

— В таком случае, завтра я прочту вам письмо моего брата…

— Из Берлина? Надеюсь, все идет хорошо?

— Прекрасно! Майор Шиль также написал мне!..

Ротмистр удалился с почтительным поклоном.

Фрейлейн Штейн задумчиво смотрела ему вслед. Лина возобновила прерванный разговор вопросом:

— Вы сказали мне, что этот красивый офицер мог бы сообщить мне нечто об Иерониме?

— Извольте, я расскажу вам эту историю, которая известна весьма немногим. Нужно вам сказать, что Погвиц недавно служил в гвардии, а именно в гренадерском полку. Он влюбился в девушку знатной фамилии и сделал ей предложение, но ее родители обещали дать свое согласие при условии, если он получит повышение или придворную должность. Все хлопоты влюбленного юноши оказались напрасными, потому что у него не было достаточно сильной протекции. В это время разнесся слух, что Иероним намерен обновить старый замок Ваберн, чтобы иметь pied a terre во время охоты, и что туда будет назначен особый дворцовый префект, или так называемый Maechal du logis. До этого никто не слыхивал в Германии о такой должности. Тем не менее она казалась многим соблазнительной. Матери знатного происхождения старались представить ко двору своих дочерей, потому что всем было известно, что дело заключается не в дворцовом префекте, а в его жене, которой предстояло развлекать короля во время его пребывания в Ваберне. Между тем Иероним, не дожидаясь окончательной отделки замка, неожиданно приехал туда вечером и остался на ночь. Дежурный офицер оказался больным, вместо него назначили Погвица и ему пришлось быть на карауле перед кабинетом его величества. В первом часу ночи явился камергер с дамой под густой вуалью и хотел провести ее к королю. Погвиц, не получивший относительно этого никакого приказания, загородил ему дорогу и торжественно объявил, что это le cabinet du roi! Камергер возразил, что исполняет только приказ короля, и просил пропустить его, но все его убеждения оказались напрасными. В это время бывшая с ним дама старательно прятала вуаль на лицо и беспрестанно поглядывала на входную дверь, очевидно, выжидая момента, чтобы ускользнуть из комнаты. Фигура и манеры таинственной дамы показались Погвицу настолько знакомыми, что он не в состоянии был долее выносить мучительной неизвестности и откинул вуаль с ее лица, говоря, что «должен знать, кто идет к королю»… Перед ним оказалась любимая им девушка, бледная, как смерть, которой не оставалось иного выхода, как обратиться в бегство. Камергер поспешил в кабинет, чтобы доложить о случившемся и, выйдя оттуда, объявил караульному офицеру, что король рассчитывает на его скромность. На следующий день Погвиц получил приказ о своем переводе в кирасирский полк, стоявший в Брауншвейге…

Рассказ фрейлейн Штейн был прерван появлением слуги, который доложил о прибытии гостей из города. Лина простилась с настоятельницей и обещала опять навестить ее в самое ближайшее время.

По возвращении домой она нашла на своем столе письмо от Людвига. Никогда еще, даже в то время, когда она была невестой, сердце ее не билось так при распечатывании его письма. Он подробно сообщал ей о своем разговоре с Германом и кончил письмо словами: «Не будем больше говорить об этом, я приеду, когда получу отпуск»…

Лина видела по тону письма, что Людвиг сознает, что она права, но все-таки недоволен ею. Она еще раз перечитала его письмо и улыбнулась при мысли, что Герман не забыл ее слов, сказанных давно и по другому поводу, и воспользовался ими, чтобы оправдать ее в глазах мужа. «Все опять пойдет по-старому, — думала она, — и мы с Людвигом обязаны будем нашим примирением общему другу».

С этого дня Лина стала ежедневно ожидать приезда своего мужа и поэтому почти не выходила из дома и только изредка бывала в городе и делала визиты знакомым.

Одиночество начинало томить ее, ей казалось, что Людвиг должен также скучать и явится тотчас по получении ее письма. Раз вечером, когда по ее расчету, он должен был непременно приехать, она вышла встретить его. Едва дошла она до соседнего холма, как увидела двух всадников, ехавших по дороге, и остановилась в уверенности, что это Людвиг с Германом, но вскоре заметила, что один из всадников едет на почтительном отдалении от другого. Из этого она вывела заключение, что это, вероятно, один из кирасирских офицеров со своим денщиком, и свернула с дороги, чтобы избежать встречи, так как была одна. Но прежде чем ей удалось дойти до дома, она услышала за собой конский топот и оглянулась из любопытства. Оба всадника были в штатском платье, в одном из них она узнала короля и бегом бросилась к калитке своего сада, которая оказалась открытой.