Генрих Кениг - Карнавал короля Иеронима

Марианна Штейн видела по выражению его лица, что новость будет неприятная, и она со страхом взглянула на короля. Он вынул из кармана газету и развернул ее.

— Это «Moniteur», только что присланный мне из Парижа, — сказал он. — A propos! Вы, вероятно, знакомы с князем Виттгенштейном?

Настоятельница, еще более встревоженная, утвердительно кивнула головой в знак согласия.

— Этот князь, — продолжал Иероним, — недавно писал вашему брату, министру фон Штейну из Добберана, но ответ вашего брата случайно попал в руки маршала Сульма, который тотчас же отправил его в Париж для напечатания в «Moniteur». Может быть, вам угодно будет прослушать выдержку из письма прусского министра, которое, вероятно, будет интересно и для Наполеона! Если позволите…

Он пробежал глазами газету и, отыскав те строки, которые казались ему наиболее рельефными, прочел их с особенной интонацией:

«Озлобление все более и более увеличивается в Германии; необходимо поддерживать его и в этом смысле действовать на наших соотечественников. Искренно желаю, чтобы связь Гессена с Вестфалией не прерывалась; и ввиду известных случаев продолжались сношения с энергичными благомыслящими людьми, которые бы в свою очередь входили в соприкосновение с другими»…

Иероним сложил газету и, бросив многозначительный взгляд на Марианну фон Штейн, обратился к ней с вопросом:

— Быть может, вы также получили письма и сообщите нам о каких случаях здесь идет речь?

Фрейлейн фон Штейн сделала вид, что не расслышала этого вопроса. Ей стоило немалого труда сохранить видимое спокойствие и не выказать того мучительного страха, который овладел ей.

— Действительно, ваше величество, это для меня печальная новость! — ответила она. — Но письмо прусского министра было, конечно, написано по-немецки, и переводчик мог совершенно исказить смысл, даже без злого умысла, а по незнанию немецкого языка. Таким образом мой бедный брат будет нести ответственности не за свое письмо, а за этот перевод.

— Ваш бедный брат из числа тех министров, которые доведут до беды доброго прусского короля! — возразил запальчиво Иероним. — Я уверен, что из-за них он лишится престола в самом непродолжительном времени…

Фрейлейн Штейн побледнела при этих словах, но ответила спокойным голосом:

— Душевно сожалею, что мое присутствие, по-видимому, возбуждает неудовольствие вашего величества, и я сочла бы своим долгом немедленно удалиться отсюда, но, к сожалению, я чувствую себя настолько нездоровой, что буду просить мою милую мадам Гейстер проводить меня до монастыря.

Иероним встал при этих словах и, обращаясь к Лине, сказал повелительным тоном:

— Прикажите шталмейстеру подать мою лошадь!

Лина вышла. Иероним остался наедине с Марианной Штейн.

— Я вижу, Madame la Doyenne, вы разделяете образ мыслей вашего брата, министра, и не уступаете ему в loyaute относительно прусского короля.

Настоятельница ответила с почтительным поклоном:

— Такой отзыв в устах вашего величества особенно лестен для меня. Что же касается письма моего брата, то оно служит только новым доказательством его неизменной преданности своему королю, какие бы ни были последствия этого…

Смелый ответ фрейлейн Штейн смутил короля, он молча кивнул ей головой и, взяв шляпу и хлыст, поспешно вышел из комнаты.

Лина проводила его до крыльца и, вернувшись назад, застала настоятельницу в полном отчаянии.

— Я не узнаю моего осторожного брата! — воскликнула она. — Можно ли было ожидать, что подобное письмо попадет в руки французов! Одному Богу известно, нет ли тут подлога или измены со стороны посланного…

Лина выразила сожаление, что своим приглашением навлекла такую неприятность на фрейлейн Штейн.

— Не обвиняйте себя в этом, дитя мое, — ответила настоятельница. — Я собиралась идти к вам, когда явился ваш посыльный с запиской. Поверьте, что французы употребят все усилия, чтобы раздуть эту историю, так что я отчасти рада, узнав заблаговременно, что письмо брата напечатано в «Moniteur». Сейчас отправлюсь в город, чтобы посоветоваться с друзьями. Пойдемте, вы проводите меня немного…

Лина довела настоятельницу до городских ворот. Наступали сумерки.

В это время Луиза Рейхардт вернулась в Кассель, чтобы все устроить для своего окончательного переезда в Галле. Герман часто бывал у нее и помогал ей в хлопотах насколько позволяли его занятия в министерстве. При этих почти ежедневных свиданиях им приходилось часто беседовать между собой, и разговор их неизменно переходил на политику. Луиза была посвящена своим зятем Стефенсом и его единомышленниками в план общего восстания в Северной Германии. Теперь она находила полное сочувствие со стороны Германа. Речи Фихте, которыми он всегда восхищался, собственный опыт и приключение с Линой заставили его окончательно примкнуть к Гессенскому союзу, который все более и более принимал характер заговора.

— Я и прежде отговаривала вас вступать в этот союз, — сказала она, — и опять повторяю, что вы напрасно хлопочете о восстановлении власти курфюрста! Неужели все это предприятие не приведет нас к чему-нибудь лучшему, чем бывшее положение Германии, и мы не создадим себе более блестящую будущность?.. Я слышала, что вы связаны с прусским Тугендбундом, но, разумеется, если нельзя иначе поднять гессенцев, а только именем их курфюрста, то и придерживайтесь этого знамени, чтобы увеличить силу восстания, которое неизбежно поглотит отдельные интересы. Во всяком случае вы должны идти рука об руку с Пруссией, если хотите достигнуть каких-либо результатов, а также следите за тем, чтобы не испортить дела излишней поспешностью. Легкомыслие двора Иеронима, по-видимому, заражает даже предприятия направленные против него, и поэтому победа может остаться на стороне короля. Жаль, что служба настолько поглощает вас, Герман, что вы не можете иметь личных отношений с прусскими единомышленниками. В настоящее время Галле и Магдебург представляют собой центры прусско-гессенского движения. Пруссаки особенно рассчитывают на Магдебург…

Луиза еще долго говорила на эту тему; и они решили вести постоянную переписку через тайных агентов Тугендбунда.

Наконец все вещи были уложены и отправлены, и Луиза, уступая настойчивому приглашению барона Рейнгарда и его жены, переехала к ним вместе с мачехой, чтобы провести у них последние дни. Здесь принимали они своих близких знакомых.

Вечером, накануне отъезда, госпожа Рейнхардт ушла спать ранее обычного, так что, когда приехали Бюловы, Луизе пришлось извиниться перед ними.

— Мать изнемогла не так от усталости, как от огорчения, — сказала она. — Всю жизнь ее оберегали от всего неприятного, а в последнее время она испытала много горя, и даже теперь мне не удалось исполнить ее желания! Она хотела поселиться на нашей даче в Гибихштейне, и я надеялась, что мне удастся поправить дом и сделать его обитаемым, но он доведен до такого разорения, что пришлось отказаться от этой мысли, тем более что опустошенный сад и вся местность производят слишком грустное впечатление. Мы устроимся на время у моего зятя Стефенса в Галле, хотя этот город также в самом плачевном состоянии. Сопротивление жителей французам не прошло бесследно; бедность все увеличивается из-за непосильных налогов и постоянного передвижения войск. Силы населения истощены; одни с тупым равнодушием относятся к будущему, другие втайне ненавидят Наполеона и проклинают иноземное иго.