Генрих Кениг - Карнавал короля Иеронима

3 октября вестфальский король и королева отправились в Эрфурт в сопровождении блестящей свиты.

Все следили с напряженным вниманием за ходом событий в Эрфурте. Делались разные предположения, но никто из рассудительных людей, преданных своему отечеству, не мог ожидать чего-либо хорошего для угнетенной Германии от свидания Наполеона с русским императором. Между тем как в высших, так и низших слоях общества было немало лиц, которые исключительно интересовались великолепием празднеств, неизбежных при стечении такого множества владетельных особ, генералитета и высших государственных сановников. Сам Наполеон поставил себе задачей окружить особым блеском темное зерно эрфуртской государственной тайны и представить себя в качестве центра властелинов Европы.

Естественно, что события, занимавшие все умы, не могли не повлиять на рассеянных по Гессену членов Тугендбунда, которые деятельнее, нежели когда-либо, поддерживали между собой личные и письменные сношения. Они спокойно относились к опасности, перед которой трепетали их соотечественники, и видели в ней ту пользу, что она благоприятствовала их тайному предприятию. При этом, пользуясь тем, что общее внимание было обращено на Эрфурт, они перестали соблюдать прежнюю осторожность.

Герман сильно скучал после отъезда Луизы и Гейстеров, особенно по вечерам, которые привык проводить в их обществе, и поэтому ради развлечения стал усердно посещать собрания Гессенского союза, хотя они далеко не удовлетворяли его. Предприятие, которое представлялось ему таким грандиозным в речах Фихте, приняло в его глазах совсем иную окраску, когда он ближе познакомился с планами членов союза. Народное восстание, несомненно, увлекло бы его за собой, но многое казалось ему пошлым и возмутительным в том способе, каким оно подготовлялось. Имея в виду конечную цель, он не сознавал, что его пугает практическое осуществление такого смелого предприятия и что оно совершенно чуждо его личному характеру.

В гостинице «Лондон» уже не раз бывали тайные собрания, на которых присутствовали члены союза, приехавшие с этой целью в Кассель. В один дождливый вечер, когда Герман явился к назначенному времени, хозяин гостиницы, Керштинг встретил его и повел в ту самую комнату, в которой он останавливался по приезде в Кассель. Здесь он застал за бутылкой вина Шмерфельда и одного пруссака, по фамилии Шепелер.

— Сегодня не будет собрания! — сказал Шмерфельд вполголоса. — Мы возбудили против себя подозрение, и полиция хотела накрыть нас. Мы сидим тут, чтобы предупредить об этом приходящих, а затем и сами отправимся домой.

Герман хотел уйти, но Шмерфельд остановил его вопросом:

— Кстати, вы, кажется, знакомы с молодым чиновником, который служит у Бонгара?

— Если вы говорите о Вильке, то я действительно знаю его в лицо, потому что мне случалось встречаться с ним.

— Ну так слушайте. Перед приходом сюда, ко мне на дом явился человек в плаще и шляпе надвинутой на лицо. У меня в это время были гости — полковник Лангенштурц и господин фон Ягов.

— Камергер Ягов? — спросил Герман.

— Нет, его племянник, лейтенант, — ответил Шмерфельд. — Но не в этом дело! В присутствии этих господ таинственный незнакомец отвел меня в сторону и шепнул на ухо: «Ваши собрания обратили на себя внимание полиции, сегодня вечером она явится к вам с жандармами». После этих слов он поспешно удалился. Полковник Лангенштурц уверяет, что это был Вильке, письмоводитель Бонгара.

— Странно! — заметил Герман. — Я помню, что этот самый Вильке предостерег в театре и барона Рефельда, когда он имел столкновение с полицией.

— Трудно предположить в этом какую-либо хитрость или ловушку! — продолжал Шмерфельд. — Тем не менее по всем отзывам, упомянутый молодой человек известен, как ревностный приверженец французов. Он постоянно участвует во всех овациях в честь иноземного ига и первый кричит «Vive le Roi!», когда Иероним появляется на публике. Между тем вот уже второй случай, когда он предостерегает добрых людей от распоряжений шефа жандармов, которые проходят через его руки!..

Герман, уходя, обещал собрать подробные сведения о молодом человеке, который при первой встрече в Шомбургском саду произвел на него довольно неприятное впечатление своей навязчивостью и сочувствием французской нации. Он вспомнил по этому поводу, что Бюлов ожидал к себе завтра утром Бонгара по какому-то делу, и решил спросить мнение шефа жандармов о Вильке.

На следующий день Бонгар приехал к Бюлову, чтобы переговорить с ним об инструкции жандармам, которым вменялось в обязанность помогать сборщикам податей. Наконец, беседа была окончена, и Герман, услыхав из соседней комнаты, что Бонгар собирается уходить, вошел в кабинет, как бы с той целью, чтобы взять со стола оставленные бумаги. Бюлов, по своему обыкновению, поспешил представить его шефу жандармов, который приветливо поздоровался с ним, говоря, что знаком с господином доктором по отзывам своего любимца Вильке.

— Этот молодой человек заинтересовал меня с первого знакомства, — отвечал ему Герман. — Он, вероятно, имеет несомненные достоинства, если заслужил такое расположение вашего превосходительства.

— Я смотрю на него, как на родного сына, и он вполне заслуживает этого! — ответил Бонгар. — Прошлой весной он явился ко мне с просьбой дать ему какое-нибудь место при жандармском управлении. Я охотно принял его на службу, потому что, помимо надежной рекомендации, он сразу понравился мне. Это впечатление оказалось верным, потому что в самое непродолжительное время он приобрел мое полное доверие своим усердием, трудолюбием и безусловной преданностью интересам короля. К тому же я должен заметить, что Вильке сын бедных, но почтенных родителей. Он часто бывает у нас в доме, и я с каждым днем убеждаюсь, что это прекрасный человек и всей душой преданный нам.

Старик Бонгар с таким умилением говорил о молодом Вильке, что слезы навернулись ему на глаза, затем он сразу переменил разговор и стал прощаться.

Бюлов, проводив его до дверей, сказал Герману:

— Какая почтенная личность этот Бонгар! Он настолько же хороший семьянин, как и верный слуга короля, и хотя при исполнении своих обязанностей бывает подчас резок и груб, но вообще крайне честный и добродушный человек.

Герман был настолько поражен противоречием между поведением Вильке и похвалами его начальника, что, забывая всякую осторожность, рассказал Бюлову все, что слышал накануне от Шмерфельда.

Лицо Бюлова приняло серьезное выражение. Некоторое время он ходил молча по комнате, затем позвонил и, отдав приказание слуге, чтобы он никого не принимал, обратился к Герману: