Генрих Кениг - Карнавал короля Иеронима

— Вы рассердились на меня, Фаншон, и гоните отсюда. Ну, нечего делать! — сказал барон Рефельд, поднимаясь с места. — Извольте, я уйду! Пусть мой приятель останется с вами и выпросит мне прощение!

Фаншон была, видимо, довольна догадливостью барона. Она засмеялась и, закрыв рот носовым платком, бросила нежный взгляд на Германа.

Но ее ожидания оказались напрасными. Герман в первую минуту смутился, а затем встал с места.

— Шутки в сторону, — сказал он. — Нам пора домой, барон! Мы не можем долее пользоваться гостеприимством мадемуазель Фаншон. Дождь не скоро прекратится — вы слышите, льет, как из ведра.

— Вы можете взять мой зонтик, — сказала Фаншон, обращаясь к Герману. — А барона пусть промочит дождь, он заслужил это.

Герман стал отказываться, говоря, что он живет по соседству и что зонтик гораздо нужнее барону, которому предстоит длинный путь.

Наконец Рефельд вмешался в разговор и заметил со смехом:

— Неужели вы не понимаете, что дело не в зонтике, а в том, чтобы вы, господин доктор, возвратили его мадемуазель Фаншон.

Между тем Фаншон достала зонтик из шкафа, и Рефельд тотчас же завладел им.

— Позвольте вас спросить, мадемуазель, — сказал он, — может ли мой приятель занести вам зонтик завтра в восемь часов?

— Завтра, в восемь часов вечера я выйду на крыльцо и получу зонтик обратно, — ответила Фаншон и позвонила в колокольчик. Вышла горничная со свечей, чтобы проводить господ, а Фаншон, кивнув им головой в знак прощания, скрылась за дверью.

Когда они вышли на улицу, Рефельд разразился громким смехом:

— Ну, господин доктор, как вам нравится это приключение? — воскликнул он. — А теперь нам остается только распределить роли. Вы недаром получили этот зонтик, Фаншон довольно ясно выказывала свои чувства…

— Предоставляю ее вам, барон, в полное распоряжение!

— Бесконечно благодарен, мой друг! — сказал Рефельд. — Надеюсь, вы поняли в чем дело. Я давно искал случая завести такое знакомство, которое дало бы мне возможность узнать вблизи интимную жизнь Иеронима. Теперь я нашел то, что мне нужно: мадам Кудра в данный момент пользуется особой милостью короля, а Фаншон ложится на кушетки, читает получаемые письма, распоряжается зонтиком генеральши как своей собственностью, и, вероятно, посвящена во все ее тайны. Нетрудно догадаться, что такая женщина, как мадам Кудра, должна иметь доверенное лицо при своих тайных отношениях с королем за спиной мужа. Если мне удастся заслужить благоволение Фкншон, то цель моя будет достигнута…

В эту минуту они подошли к дому, где жил Герман.

— А пока, до свидания! — продолжал барон Рефельд. — Я возьму зонтик и возвращу его в назначенное время. Увидим, что из этого выйдет! Ожидают вас, и поэтому мое появление будет еще неприятнее… Она и сегодня была недовольна моим присутствием. Жаль, что вы не годитесь для этого дела, а то вам было бы удобнее выполнить его, нежели мне. Я должен тратить деньги, а от вас только требуется сердце.

— Берегитесь, чтобы оно не заговорило у вас, барон! Мадемуазель Фаншон настолько соблазнительна, что вы можете увлечься ею… Однако нам пора расстаться, покойной ночи!..

— Прощайте, философ! — ответил барон Рефельд и отправился домой под проливным дождем.

Жажда новостей, привлекавшая многочисленную публику в литературный «Casino», отразилась и на приемах графа Бюлова, которые посещались усерднее, нежели когда-либо. Теперь все с нетерпением ожидали известия о возвращении Иеронима в Кассель и рассчитывали, что министр финансов при своих дружеских отношениях с французским посланником узнает об этом раньше других.

Приемные комнаты Бюловых уже были переполнены гостями, когда явились генерал Сала с супругой и госпожа Симеон с дочерью. Хотя Герман за несколько дней перед тем при встрече с госпожой Симеон выразил сожаление по поводу внезапного отъезда ее племянницы, но тон его и манера держать себя окончательно убедили ее, что письмо Маренвилля к Сесили похищено им, и она решила отомстить ему. Лебрен также перестал бывать у них в доме, после того как она подняла на смех его переговоры с Германом и объявила, что молодой немец не только понял, но и одурачил автора «L’Enfant du Carnaval». Ссора с Лебреном еще более усилила ее злобу, и она употребила все усилия, чтобы восстановить Маренвилля против Германа. Но это не удалось ей — королевский секретарь не менее самого Иеронима был доволен удалением Сесили, и на все жалобы госпожи Симеон отвечал в шутливом тоне.

Поэтому, когда Герман поздоровался с госпожой Симсон на вечере у Бюлова, то она не особенно ласково встретила его. Но теперь Герман нелегко приходил в смущение и, сказав несколько вежливых фраз, незаметно удалился.

Между тем к госпоже Симеон подошла генеральша Сала, которая также была не в особенно хорошем настроении, и обе дамы обменялись разными колкостями, хотя под прикрытием улыбок и ласковых эпитетов.

После обычных приветствий генеральша сказала взволнованным голосом:

— Eh bien! Говорят, Морио возвращается на днях в Кассель!

— Очень рада за вас, моя дорогая! Теперь я понимаю, почему вы так любезно поздоровались сегодня с молодым доктором. Вы, конечно, уделите ему частичку мести, которую вы готовите Морио, тем более что он был главным Действующим лицом в приключении с Аделью.

— Вы ошибаетесь, мой друг, то, что вы называете громким именем месть, относится исключительно к графу Фюрстенштейну, брату Адели. Я душевно жалею, что в настоящем случае должна огорчить Морио! Разумеется, он рассвирепеет и ярость этого грубого человека может обрушиться на молодого доктора. Я вполне понимаю, что вам это неприятно, моя милая мадам Симеон, потому что вы хотели женить его на вашей очаровательной племяннице. A propos! имеете ли вы какие-нибудь известия от мадемуазель Сесили?

Госпожа Симеон старалась скрыть свое неудовольствие, но в тоне ее слышалось раздражение.

— Мы получили от Сесили короткое письмо из Меца, где ее встретила мать. Вероятно, вы желаете, моя милая мадам Сала, предупредить молодого учителя, чтобы он остерегался генерала. Теперь ваша Мелани свободна и могла бы брать уроки немецкого языка; этот вежливый доктор имеет прекрасную методику обучения молодых дам…

Генеральша при этих словах торопливо поднялась с кресла и, бросив ядовитый взгляд на свою приятельницу, сказала:

— Никому я не сообщала своих тайн, кроме вас, мадам Симеон! Если что-нибудь будет известно в обществе, то этим я буду обязана вам и найду, чем отблагодарить за такую услугу…

В эту минуту в залу вошел французский посланник, приехавший несколько часов тому назад из Эрфурта. Он привез известие, что их величества вернутся в Кассель на следующий день вечером.