Генрих Кениг - Карнавал короля Иеронима

Между тем роковая тишина, наступившая по окончании битвы, и неизвестность были настолько мучительны для Германа, что он велел оседлать лошадь и выехал за город. Здесь увидел он печальное зрелище: обширная равнина была усеяна убитыми и ранеными; вооруженные отряды вели партии пленных. Герман сошел с лошади, сердце его усиленно билось — исход битвы был очевиден, но от кого узнать об участи Гейстера, Дернберга и других?

Ему недолго пришлось ждать: мимо него провели новую партию пленных, между ними он увидел Гейстера, который, по-видимому, изнемогал от усталости, но лицо его оживилось, когда Герман, не помня себя от горя, бросился к нему на шею. Слезы навернулись на глаза Гейстера.

— Бедная Лина! — проговорил он с усилием.

Герман пошел рядом с ним.

— Тебя нужно спасти, Людвиг! — шепнул он.

— Это невозможно! — возразил Гейстер. — Моя участь решена…

— Не падай духом, Людвиг! Остается одно средство — просить короля о помиловании. Не можешь ли ты назвать кого-нибудь, кто имеет на него влияние? Я совсем потерял голову…

— Нет, это был бы напрасный труд! Ни один мужчина не решится в подобном случае просить за государственного преступника. К Иерониму самый верный доступ через какую-нибудь легкомысленную даму, а ты знаешь, я не знаком с ними…

— Прекрасная мысль! — воскликнул Герман. — Я знаю женщину, которая имеет влияние на короля, хотя ее ни в коем случае нельзя назвать легкомысленной. Это прекрасная и высоконравственная личность. Она спасет тебя…

Герман замолчал, потому что в эту минуту они подошли к крепости, и он едва успел наскоро проститься со своим другом. Пленных ввели в железные ворота, которые тотчас же закрылись за ними, ввиду собравшейся толпы.

Герман отправился в старый замок, служивший зимней резиденцией короля, и велел провести себя в комнаты обер-гофмейстерины. В замке царила неразбериха из-за поспешных сборов к отъезду королевы. При первом известии о народном восстании решено было, что ее величество отправится в Страсбург; и, хотя победа осталась за королевскими войсками, но отъезд королевы не был отменен, тем более что она получила лестное приглашение от французской императрицы приехать в Париж.

Графиня Антония была крайне удивлена визитом Германа и велела просить его в свой кабинет. При виде его расстроенного лица, она с беспокойством спросила:

— Что с вами, господин доктор? Вероятно, случилось какое-нибудь несчастье, и вы пришли сообщить мне о нем…

— Да, графиня! И трудно представить себе большее несчастье: друг мой Людвиг Гейстер, занимавший в последнее время должность мирового судьи в Гомберге, захвачен с оружием в руках и отведен в крепость. Он принимал участие в восстании, и ему, как государственному преступнику, грозит смертная казнь… Вы сказали мне однажды, что я могу обратиться к вашей помощи в случае нужды, и поэтому теперь, умоляю вас, спасите Гейстера!..

С этими словами Герман бросился на колени перед изумленной обер-гофмейстериной.

— Встаньте, ради Бога, и успокойтесь! — сказала она. — Объясните в чем дело, какую помощь могу я оказать вам?..

— Вы одна, графиня, можете спасти его… Просите короля о помиловании Гейстера!..

Графиня Антония побледнела и с испугом взглянула на Германа.

— Вы требуете невозможного! — воскликнула она. — Сегодня никто не решится беспокоить короля подобной просьбой…

— Быть может, завтра будет слишком поздно, и не далее как сегодня нужно сделать попытку спасти Гейстера. Сжальтесь над ним, графиня!

— Не забывайте, господин доктор, что вы компрометируете себя, заявляя о своей дружбе с бунтовщиком.

— Вот и вы, графиня, называете бунтом народное восстание! Разумеется, король разделяет это мнение, но, мне кажется, что можно было бы представить его величеству в числе других доводов, что он сам своим поступком с госпожой Гейстер вынудил ее мужа принять участие в восстании… Казнь Гейстера будет вопиющей несправедливостью со стороны короля!

Обер-гофмейстерина была взволнована и ответила нерешительно:

— Едва ли власть короля в этих случаях выше закона, но, если вообще он может даровать жизнь государственным преступникам помимо суда, то, конечно, будет много таких просьб, как ваша. Я лично отказываюсь от всякого вмешательства в подобном деле…

— Но только вы, графиня, при вашем общественном положении и влиянии на короля можете обратиться к нему с подобной просьбой, и она будет исполнена!

— Вы, конечно, не знаете моих отношений с королем! — возразила обер-гофмейстерина раздраженным голосом. — Считаете ли вы уместным, чтобы госпожа Гейстер, после ее истории с Иеронимом, обратилась бы к нему с какой-либо просьбой?..

Герман был настолько поражен таким неожиданным признанием, что не сразу нашелся, что ответить.

— Если я понял вас графиня, то вас останавливает опасение, что король за исполнение вашей просьбы потребует слишком большой награды!.. Неужели из-за этого вы дадите погибнуть человеку?.. Вы были откровенны со мной, позвольте и мне ответить вам тем же: главным поводом моей просьбы к вам не одна дружба к Гейстеру… Я люблю его жену… Многим известно, что я бывал в вашем доме и, следовательно, могу просить вас ходатайствовать перед королем за Гейстера, если завтра он пойдет на казнь, то всякий вправе заподозрить меня, что я не захотел спасти его, так как с его смертью связано мое благополучие… Графиня, спасите не одного Гейстера, но и мою честь!

Он опять встал на колени перед ней, чем окончательно смутил ее.

— Встаньте, прошу вас, — проговорила она с усилием. — Помните, что вы в королевском дворце и сюда могут войти.

— Простите, графиня, — отвечал Герман, — но вы сами видите, что я в безвыходном положении… Неужели при дворе не найдется ни одной женщины, которая решилась бы обратиться к великодушию короля…

В эту минуту в соседней комнате послышались голоса. Обер-гофмейстерина торопливо встала со своего места и, обращаясь к Герману, сказала взволнованно: «Оставайтесь здесь и ждите моего возвращения!»

С этими словами она вышла из комнаты. Прошло более получаса; ожидание казалось Герману бесконечным, то у него являлась надежда на успех, то он приходил в отчаяние и старался успокоить себя мыслью, что сделал все, что мог, для спасения Гейстера.

Наконец графиня Антония вернулась. Паж нес за ней большой запечатанный пакет на серебряном подносе. Герман в первую минуту едва не вскрикнул от радости, но у него замерло сердце, когда он увидел строгое и печальное лицо графини.

— Идите! — сказала она. — Барон фон Лестен проведет вас к коменданту крепости! Там вы узнаете, на каких условиях отпущен Гейстер… Позаботьтесь, чтобы друг ваш уехал как можно дальше от Касселя, и чем скорее, тем лучше… Прощайте, мы никогда не увидимся с вами!..