Генрих Кениг - Карнавал короля Иеронима

Прежде, нежели Герман успел выразить ей свою благодарность, она исчезла из комнаты. Герман в сопровождении пажа отправился в крепость.

Несмотря на успешный исход дела Герман чувствовал невольное смущение, вспоминая печальное лицо графини Антонии: он спас друга, но, видимо, доставил тяжелую минуту великодушной женщине, которая решилась просить за него короля. Но ему некогда было ни задумываться над этим вопросом, ни отдать себе ясного отчета, почему он не чувствует особенной радости при мысли, что Людвиг спасен от смертной казни.

Новым комендантом крепости был тот самый полковник, участвовавший в заговоре, который предал Дернберга в момент восстания и за свою измену в то же утро был произведен в бригадные генералы. Но он не принадлежал к числу людей, которые из желания отличиться перед правительством выказывают особенную ненависть или усердие в преследовании своих бывших товарищей. Хотя несколько часов тому назад он дал письменное удостоверение в своей неизменной преданности королю, но, вступив в должность коменданта, делал все от него зависящее, чтобы облегчить участь узников.

Прочитав бумагу, присланную королем, он сказал: «Я готов исполнить приказ его величества, но он так странно сформулирован, что нужно спешить с выполнением. Гейстер должен бежать сегодня ночью… более я ничего не могу сообщить вам. Приготовьте все, что нужно, он выйдет из ворот с наступлением сумерек… Подпись короля ничем не скреплена, но она достаточна для моего оправдания; вероятно, приказ написан под влиянием женщины и может быть отменен… поэтому не теряйте времени…»

Герман поспешно вышел из крепости и, заняв денег у банкира Якобсона, послал гонца к Лине с письмом, в котором сообщал о скором прибытии Людвига и просил немедленно заняться приготовлениями для его дальнейшего бегства. С наступлением сумерек он велел своему слуге оседлать верховую лошадь, а сам направился к крепости, где вскоре увидел переодетого Гейстера, выходившего из ворот. Они встретились на мосту. Герман молча проводил его до своего дома и, только войдя во двор, решился заговорить с ним. Здесь он вручил ему деньги, занятые у Якобсона и, сообщив о сделанных приготовлениях для его бегства, советовал ехать ближайшей дорогой в Гомберг, а затем, не теряя ни минуты, продолжать путь во избежание погони. Друзья обнялись в последний раз. Гейстер сел на лошадь и уехал, не заходя в дом, чтобы не потревожить госпожу Виттих своим неожиданным появлением.

Наступили тяжелые дни. Кирасиры, принимавшие участие в восстании и захваченные в плен после битвы, были расстреляны как государственные преступники. Той же участи подверглись офицеры и солдаты других полков, а равно и крестьяне, взятые с оружием в руках. Казни совершались в соседнем лесу, и роковые выстрелы, долетая до слуха кассельских жителей, наполняли ужасом их сердца. К этому присоединились печальные известия о поражениях, которым подверглась австрийская армия. Вестфальский «Moniteur» ежедневно заполнялся поздравительными адресами Иерониму по поводу неудавшегося восстания и изъявлениями верноподданнических чувств.

Королева уехала из Касселя. Просьбы о вспомоществовании немецким семействам, обедневшим после восстания, не дошли до ее величества. Обер-гофмейстерина отказалась ехать в Париж под предлогом нездоровья, хотя причина была другая. Она откровенно рассказала мужу об отношении короля к ней, и после продолжительного совещания они остановились на решении уехать навсегда из Касселя, хотя это было одинаково тяжело для обоих. Мечты честолюбивой женщины о влиянии на короля для блага соотечественников были окончательно разрушены, тяжелое сознание своего полного бессилия подавляло ее. Будущее представлялась ей в самых мрачных красках, а, с другой стороны, предстоящее объяснение с королем усиливало ее дурное расположение духа, которое мало гармонировало с окружающей обстановкой. Изящная гостиная имела праздничный вид: на этажерках и в вазах везде были поставлены цветы, графиня Антония была в дорогом платье, сшитом по последней моде. Она отдала приказ не принимать других гостей, кроме короля. Вскоре слуга в ливрее отворил настежь дверь и доложил о прибытии его величества.

Иероним, улыбаясь, поздоровался с обер-гофмейстериной, при этом на лице его выразилось удивление.

— Что это значит, — спросил он, окинув взглядом гостиную. — Слуга в парадной ливрее, везде расставлены букеты цветов, хозяйка дома в нарядном платье. Я надеялся, что меня встретят запросто, и мне удастся провести несколько счастливейших минут с моей милой графиней Антонией… но вместо этого мне приготовили торжественный прием. Быть может, это не имеет ни малейшего значения, и я напрасно мучаю себя разными предположениями… Не так ли, моя дорогая Антония?

Он сделал движение, чтобы обнять ее, но она отстранила его рукой:

— Мне кажется, ваше величество, что я не подала вам повода к такому фамильярному обращению. Прошу терпеливо выслушать меня. Я пришла тогда просить вас о помиловании несчастного человека по настоянию его друга, доктора Тейтлебена, который обратился к моей помощи, так как никто из придворных не решился бы говорить о подобном деле с разгневанным королем. Теперь я сознаю, что и мне не следовало делать этого! Я решилась прибегнуть к вашему великодушию, потому что в этом случае законная кара, которой должен был подвергнуться преступник, имела вид личной мести со стороны вашего величества… Всем известно в Касселе, что госпожа Гейстер отвергла вашу любовь, и казнь ее мужа послужила бы поводом для новых нареканий. Я осмелилась предостеречь короля, но мне, конечно, не могло прийти в голову, что у него может появиться прежняя и, как мне казалось, давно забытая фантазия. С другой стороны, великодушная готовность вашего величества помиловать важного государственного преступника — и в такое время — настолько тронула меня, что я молча выслушала предложенные вами условия и этим как бы выразила свое согласие. Я утешала себя мыслью, что вы одумаетесь, но теперь вижу, что эта надежда оказывается напрасной, и мне остается только жалеть о моей опрометчивости…

Иероним нетерпеливо выслушал объяснение графини Антонии, по-видимому, заранее придуманное ею, и резко прервал ее:

— Надеюсь, графиня, вы не посмеете дурачить меня? Я могу напомнить вам с кем вы имеете дело!

— Это будет напрасный труд, ваше величество! — возразила она с надменной улыбкой. — Вы достаточно пользуетесь преимуществами своего положения, так что едва ли можно забыть об этом.

Наступила минута молчания.

Графиня Антония овладела собой и продолжала более спокойным голосом: