Генрих Кениг - Карнавал короля Иеронима

— Вы, кажется, в первый раз увидели короля Жерома в Магдебурге?

— Да, и имел счастье, или, вернее, несчастье, понравиться ему. Он призвал меня в государственный совет и назначил министром финансов, и если я решился принять эту трудную должность, то с единственной целью — содействовать благу несчастной страны. Я поставил себе задачей выдвигать наиболее способных немцев и устранять чужестранцев. Будете ли вы содействовать мне в этом, графиня?

— С величайшей радостью! — воскликнула она с живостью. — Но в чем будут заключаться мои обязанности?

— Мы должны сообщать друг другу наши наблюдения, обдумывать, что каждый из нас должен делать в том или другом случае. Прежде всего, воспользуйтесь вашей близостью к особе ее величества: французская партия постоянно толчется около нее, а королева Екатерина, к сожалению, выказывает явное предпочтение французам. Ведь она принимает прошения, только если они написаны по-французски; между тем сам король дал торжественное обещание учиться немецкому языку! Таким образом нам приходится постоянно бороться, чтобы французский язык не был признан официально государственным языком. Напоминайте ее величеству, что она родилась в Вюртемберге и вестфальская королева, и что это два коренных народа Германии.

— Да, я сделаю это, — произнесла задумчиво графиня. — Распоряжайтесь мной, Бюлов, и руководите моими действиями.

Он поцеловал протянутую ему руку.

— Я считаю особенным счастьем, графиня, — сказал он, — что случай привел меня сегодня к вам, и я заручился такой союзницей, как вы! Будем поддерживать наш язык, наши немецкие обычаи… Я глубоко убежден, что это Вестфальское королевство, созданное по капризу Наполеона, просуществует недолго…

— Я слышала, у вас был Морио?

— Граф Фюрстенштейн рекомендовал его мне, как приверженца немецкой партии. Вы почему-то не доверяете ему?

— Я вообще не люблю этого грубияна! — ответила она.

— Ему было, видимо, неприятно явиться ко мне с визитом. Мы были прежде приятелями, но король Иероним перед своим вступлением на вестфальский престол вздумал прислать сюда Морио, чтобы познакомиться заранее с положением страны. Адъютант короля, разъезжая по провинциям нового государства, собирал сведения о различных статьях дохода в гостиницах, корчмах, у пастухов, торгующих жидов и т. п. Разумеется, вышел довольно оригинальный бюджет, и мне стоило большого труда доказать его нелепость, тем более что королю понравились высокие цифры мнимых доходов. Морио узнал, что я поднял на смех составленный им доклад, и с тех пор дулся на меня. Но вообще я считаю его одаренным человеком и весьма сведущим по своей специальности. Говорят, он женится, правда ли это?

— Вероятно, сам Морио распустил этот слух при своей самоуверенности! Действительно, он усердно добивается руки маленькой Ле-Камю, но она еще не решается…

Графиня замолчала, потому что в эту минуту в комнату вошла Адель. Бюлов, сказав ей несколько любезных фраз, простился с обеими дамами.

Едва закрылась за ним дверь, Адель бросилась на шею своей приятельнице и спросила ее шепотом:

— Он не приходил еще?

— Он, вероятно, давно ушел бы отсюда, если бы я не арестовала его! — ответила вполголоса графиня.

— Меня задержал Морио. Мы позволили ему бывать у нас, и он является ежедневно и воображает, что, если целует мою руку, то это значит, что она уже принадлежит ему. Посмотрите, как покраснела моя рука — борода Морио жесткая, как щетина.

Графиня улыбнулась.

— Генерал действует решительно, будьте настороже, мы не успеем опомниться, как он овладеет этой маленькой ручкой. Однако пора выпустить на свободу узника!

Она отворила дверь и, позвав Германа, сказала:

— Пожалуйте сюда, господин доктор, государственный бюджет уступил место немецкой грамматике, теперь мы можем заняться ею.

Герман и Адель чувствовали себя неловко и церемонно раскланялись друг с другом. Но мало-помалу разговор оживился. Адель была в самом веселом расположении духа и ни минуты не могла оставаться на одном месте. Легкое весеннее платье, сшитое по последней моде, очень шло ей. Ее наивная болтовня и бесцеремонное обращение сначала смущали Германа, но вскоре он незаметно перешел на тот же тон. Они говорили между собой по-французски, и поэтому многое, что было сказано, могло показаться пустым или слишком смелым и многозначительным на всяком другом языке.

Графиня, видимо, забавлялась, наблюдая, как Адель и ее будущий учитель поддразнивали друг друга и употребляли напрасные усилия, чтобы скрыть от нее свое взаимное расположение. Время от времени, со свойственным ей тактом, она вставляла свои замечания или давала тот или другой оборот разговору. Наконец она завела речь об уроках немецкого языка и назначила понедельник и пятницу.

Герман понял, что ему пора уходить, и, против своего желания, поднялся с места.

— Но так как меня могут неожиданно потребовать к королеве, — продолжала графиня, — то эта ваза, поставленная на окне, будет сигналом, что урок отменяется до следующего раза…

Герман так серьезно слушал ее, что графиня невольно улыбнулась. Она заметила также, как он украдкой положил на стол перчатку Адели, и, не выдержав своей роли, сказала:

— Узнаю добросовестность немца, он считает преступлением держать у себя чужую вещь!

Для Германа наступило несколько дней затишья, которые он провел дома в уединении. Ему хотелось воспользоваться ими и заняться работой для Берканьи, но пока это были только одни попытки. Хотя исходная точка была найдена, и он решил начать с описания своей жизни в Галле, но что писать дальше? С тех пор произошло столько новых событий!.. Теперь даже воспоминания о далеком прошлом стушевывались в его памяти, так как он был весь поглощен таинственными свиданиями с хорошенькой креолкой. Неопределенные желания волновали его кровь и наполняли голову роскошными, несбыточными фантазиями. До сих пор во всех его увлечениях любовь существовала только в его воображении, теперь он впервые испытал ее в действительности. Креолка точно околдовала его, образ ее неотступно представлялся ему во сне и наяву, так что по временам мысли путались в голове. Комната его казалась ему подчас настолько тесной и душной, что он брал шляпу и целыми часами ходил по улицам.

Тем не менее мысль о заказанной работе не покидала его. Однажды, вернувшись с прогулки, он сделал еще одну и такую же напрасную попытку взяться за перо и решил, что ему, собственно, не достает материала. Он вспомнил о приглашении барона Рефельда, который, по-видимому, имел обширный круг знакомых, и у него явилась надежда получить от него необходимые сведения.