Генрих Кениг - Карнавал короля Иеронима

Вильке внимательно слушал спорящих, затем ловко вмешался в разговор и какой-то двусмысленной шуткой рассмешил обоих соперников, так что они с хохотом предложили ему стакан вина.

Герман воспользовался этой минутой, чтобы незаметно выбраться из залы. Он вышел на большую дорогу и направился к «Sans-Souci», так как хотел послушать игру арфистки, которая издали показалась ему недурной. Он вошел в сад и, пройдя главную аллею, увидел у одной палатки даму с двумя детьми, игравшими в мяч. Это была баронесса Рейнгард, которую он встречал на музыкальных вечерах у капельмейстера. Она приветливо поздоровалась с ним и представила своему мужу, сидевшему в палатке с книгой в руках, который тотчас же пригласил его сесть на соседнюю скамейку. Герман чувствовал себя смущенным в присутствии этого человека, занимавшего в Касселе важный пост французского посланника, тем более что он произвел на него сильное впечатление своей внушительной наружностью.

Барон Рейнгард пользовался большой известностью как дипломат. История его жизни была весьма интересна. Сын небогатого пастора в Вюртемберге, он изучал богословие в Тюбингенском университете, был домашним учителем в доме одного богатого купца, затем приехал в Париж, где получил место в министерстве иностранных дел. В начале революции он был назначен посланником в Гамбург и Флоренцию; во время директории занимал пост министра иностранных дел, пока его не заменил Талейран. Отсюда он отправился в Берн в качестве уполномоченного посланника, а вскоре после того Наполеон послал его в Яссы, где Рейнгард был захвачен в плен русскими и побывал в разных местах империи. Наконец он был освобожден, и Наполеон, который его ненавидел, но считал не лишним воспользоваться его услугами, дал ему титул барона и назначил своим посланником в Кассель.

Рейнгард был человек высокого роста, худощавый, с желтоватым цветом лица, волосы его были напудрены, на ногах башмаки с пряжками и чулки, что придавало ему вид старого маркиза.

— Жена сообщила мне, — сказал он, — что вы знаток музыки и прекрасно поете, но что это не мешает вам заниматься философией. Я также имею о ней некоторое понятие, но всего больше знаком с Кантом, даже хотел в извлечении переводить его на французский язык. Теперь, конечно, я не имею достаточно досуга, чтобы заниматься этим, и в свободное время читаю Гете и других поэтов.

— Особенно Гете! — заметила баронесса. — Вы видите у него в руках «Германа и Даротею».

— Мы познакомились с Гете в прошлое лето. Он был тогда в Карлсбаде, и много толковал со мной о своей теории цветов, которая так увлекала его. Вы никогда не встречали его?

— К несчастью, нет! — воскликнул Герман с таким искренним сожалением, что барон улыбнулся, и так как молодой соотечественник произвел на него приятное впечатление своей наружностью и приличными манерами, то он спросил его, чем он занимается и что намерен делать?

— Насколько мне известно со слов Луизы Рейхардт, — заметила с улыбкой баронесса, — политика всего меньше занимает господина доктора.

— Действительно, — сказал Герман, — до сих пор она мало интересовала меня, и причина этого вполне понятна. Отец мой, прусский уроженец, слишком любил французский язык и литературу, чтобы сделаться врагом французов. В семейном кругу он никогда не говорил о политике, так что друзья считали его совершенно индифферентным к ней. Затем науки, которыми я занимался: философия, древняя литература, а равно поэзия и музыка — не имеют ничего общего с политикой. Но в последнее время ход политических событий начинает все более и более занимать меня, внутренняя сила национальных идей Германии и патриотизм, воодушевляющий ее представителей, получают особенное значение ввиду военного преобладания французов. Духовное единение обеих наций или, так сказать, слияние двух враждебных элементов может совершиться только на научной почве и привести к важным последствиям…

Рейнгард спокойно выслушал своего собеседника:

— Это настолько же возможно, как утишить бурные морские волны, полив на них масло, хотя древние твердо верили в непреложность этого средства; философ также может попытаться остановить всемирную революцию пропагандой научных истин! В конце концов он может только утешить себя старой поговоркой: «Oleum et operam perdidi». Но простите, господин доктор, я должен оставить вас, вот идет Лефевр! Мне необходимо переговорить с ним…

С этими словами барон Рейнгард сделал несколько шагов навстречу красивому молодому человеку в изящном дорожном платье и пожал ему руку. Разговор их нельзя было расслышать, потому что они говорили шепотом.

— Это секретарь посольства, — объяснила баронесса Герману, — он сопровождал короля в его путешествии и теперь сообщит моему мужу точные сведения о времени возвращения его величества. Но вот они идут сюда!

— Его величество прибудет сегодня вечером! — объявил барон по-французски, обращаясь к жене. Она протянула руку Лефевру, тот почтительно поцеловал ее.

— Нам пора домой, — сказал барон, — становится сыро. — Затем, обращаясь к Герману, он, приветливо пожал ему руку со словами: — Доброго вечера, надеюсь — до свидания, господин доктор!

Лефевр вел подробный дневник путешествия короля, по которому доверенный чиновник министерства должен был составить донесение и отправить Наполеону, за подписью посланника. Барон Рейнгард поблагодарил секретаря посольства за добросовестное исполнение возложенного на него поручения и обещал, со своей стороны, дать о нем наилучший отзыв императору.

Лефевра ушел. Посланник сел к письменному столу, чтобы исполнить свое обещание. Доклад его уже был написан заранее, ему оставалось только сообщить Наполеону, что король Жером, желая сделать сюрприз супруге, отменил свой торжественный въезд и явится в Кассель запросто, верхом, в сопровождении нескольких человек свиты. В заключение барон хотел просить императора о пожаловании Лефевру ордена Почетного легиона за оказанные им услуги, но не находил нужным упоминать о назначении молодого человека на какую-нибудь высшую должность, так как не желал расстаться с ним.

Лефевр был образованный, благовоспитанный юноша из хорошей семьи, он знал основательно французскую историю и литературу, но имел довольно смутное понятие о положении дел в Германии и немецких нравах. Вследствие этого секретарь посольства, которому, вероятно, было поручено следить за самим посланником, был в полной зависимости от последнего и обращался к его помощи во всех затруднительных случаях. Это было тем удобнее для Рейнгарда, что французская партия в Касселе неблагосклонно относилась к нему, так как ее стремления и цели шли вразрез с его честным образом мыслей и действий, и она только ждала случая, чтобы расставить ему сети. Барон Рейнгард не любил Наполеона и, будучи немцем в душе, невольно сочувствовал стремлению своих соотечественников освободиться от чужеземного ига. От его внимания не ускользнуло, что в Пруссии и Гессене начинается какое-то политическое движение, которое может быть небезопасным для французов и вестфальского правительства. Но о чем, собственно, он считал нужным донести императору в качестве французского посланника и о чем умалчивал, было делом его совести и чести; и в этом сказывался его тонкий ум дипломата и широкий взгляд великодушного и образованного гражданина.