Генрих Кениг - Карнавал короля Иеронима

В этот вечер щекотливое положение, занимаемое бароном в Касселе, представлялось ему в особенно мрачных красках. Он с тоской думал о будущем и не раз, положив перо, предавался своим невеселым размышлениям. Уже наступили сумерки, когда он окончил свой доклад и вышел в гостиную, чтобы провести остаток вечера с семьей.

Едва успел он сесть в кресло, как слуга доложил о приходе какого-то посетителя, который не хотел сказать своей фамилии.

Рейнгард вернулся в кабинет. Перед его письменным столом стоял человек в шинели и почтительно поклонился ему.

— Добрый вечер, месье Саванье! — сказал барон по-французски. — Вижу по вашему лицу, что вы явились ко мне с важным известием. Но, пожалуйста, снимите ваше серое одеяние, вы имеете в нем вид летучей мыши.

Саванье снял шинель, затем таинственно и торопливо начал свой доклад, как он это всегда делал в тех случаях, когда имел сообщить нечто важное.

— Да, господин барон, я пришел к вам с важным известием. Мы напали на след Тугендбунда и различных прусских тайн!

— Я не понимаю вас, месье Саванье, говорите яснее.

— Другими словами, господин Берканьи отыскал молодого ученого из прежней Пруссии, который, по-видимому, посвящен во многое и будет делать нам письменные донесения. Вот копия первого донесения, представленного им в наше бюро, но генерал-директор нашел, что оно недостаточно подробно, и потому велел возвратить обратно господину доктору его работу вместе со списком весьма сбивчивых вопросов, на которые он должен немедленно ответить.

— Почему сбивчивых? — спросил Рейнгард, который слушал докладчика с напряженным вниманием.

— Потому что молодой ученый не догадывается и не должен знать, какое назначение имеют его донесения. Я не знаю, какую благовидную цель придумал Берканьи, чтобы заставить простака приняться за это дело! Но одно несомненно, что генерал-директор, судя по его лицу, сгорает от нетерпения сообщить королю о сделанных открытиях и даже самому императору, но, разумеется, помимо вас, так как рассчитывает на большую награду. Простите, господин барон, что эта копия написана так неразборчиво! Мне пришлось писать украдкой и второпях… Берканьи дал мне оригинал всего на несколько минут.

— А кто этот молодой человек? — спросил Рейнгард.

— Доктор Герман Тейтлебен, рекомендованный капельмейстером Рейхардтом. Но так как у нас капельмейстер на дурном счету, вследствие своих отношений с Пруссией, то Берканьи велел пригласить господина доктора к себе, чтобы лично переговорить с ним.

Посланник взял бумагу из рук Саванье и подошел к стоявшей в углу этажерке, чтобы скрыть свое смущение, затем, овладев собой, спросил равнодушным тоном:

— Молодой человек, вероятно, не устоял против подкупа?

— Нет, господин барон, я убежден, что тут дело не в подкупе, а его попросту обманули. Это какой-то мечтатель и даже, пожалуй, фантазер, не знаю, как назвать его, а Берканьи долго жил в иезуитском монастыре… Остальное можно себе легко представить!.. Мне кажется, что молодой человек сделался полицейским шпионом, сам не подозревая этого…

— И вы думаете, Саванье, что этот господин ответит чистосердечно на предложенные ему вопросы?

— Не вижу причины, почему ему ответить иначе! Вопросы сделаны в самых умеренных и даже сбивчивых выражениях, как я имел честь докладывать вам. Он не найдет в них ничего особенного при своей наивности.

— Вы тотчас доставите мне его ответы, как только они будут получены. Я рассчитываю на вас, Саванье!

Волнение, с каким посланник произнес последние слова, ясно доказывало, какое значение он придает сообщенным известиям, и Саванье, довольный произведенным впечатлением, продолжал:

— Постараюсь исполнить ваше приказание, господин барон. Император, как известно, ждет с большим нетерпением этого открытия… Но, со своей стороны, могу ли я рассчитывать на ваше великодушие!..

При этих словах Саванье отвесил низкий поклон. Посланник презрительно взглянул на него.

— Будьте покойны, — сказал он, — ваши услуги будут оценены на вес золота!

— Бесконечно благодарен, господин барон! Но позвольте заявить вам, что мое величайшее желание поскорее уехать отсюда: я занимаю здесь положение, которое не соответствует ни моему происхождению, ни характеру и даже, до известной степени, моим способностям. Вдобавок генерал-директор с каждым днем становится раздражительнее, и мне приходится страдать от того. Как будто моя вина, что его супруга едет из Парижа… Он все упорнее отстаивает французские интересы в Вестфалии и с ненавистью относится к немецкой партии, особенно к Бюлову и, насколько я мог заметить, роет ему яму…

— Весьма возможно! — сказал Рейнгард. — Но Бюлов в большой милости у короля, да и сам император высоко ценит его! Однако, до свидания, месье Саванье! Еще раз благодарю вас…

Едва удалился Саванье, как посланник поспешно вышел из кабинета, чтобы сообщить своей жене неожиданную новость.

— Странные случаи бывают в жизни, Христина! Подчас невольно веришь предопределению, — сказал он с несвойственной ему живостью, так что она с недоумением взглянула на него. — Сегодня ты как будто нарочно представила мне своего protege, чтобы расположить меня в его пользу, потому что иначе я мог бы составить о нем самое невыгодное мнение по его злополучной работе. К нему совсем нельзя применить пословицу, что «птицу можно узнать по полету!» Теперь его политические убеждения выяснились для меня. Этот Берканьи недаром был в иезуитском монастыре! Настоящий Мефистофель… Но я вижу, что ты ничего не можешь понять из моих слов, слушай!

Рейнгард передал жене весь свой разговор с Саванье и прочитал принесенную им копию с донесения Германа. Жена посланника была так озадачена, что не могла выговорить ни слова от удивления.

— Теперь весь вопрос в том, — продолжал Рейнгард, — как вытащить из западни этого нерассудительного юношу, из которого хотят насильно сделать политического деятеля, да еще в таком направлении! Я решительно не знаю, как сделать это, не подвергая его опасности, а равно и самого себя. Это нелегкая задача! Вот теперь Саванье из-за личных расчетов сообщил мне важные сведения из тайной полиции, но у него хватит подлости подставить мне ногу при малейшей неосторожности с моей стороны. Что же касается молодого предателя, то мудрено предостеречь его: он так чужд всего житейского и так плохо понимает людей, что может помимо своей воли употребить во зло оказанное ему доверие или, что еще хуже, в порыве благородного негодования решиться на какую-нибудь невероятную нелепость!

— Да, об этом нужно серьезно подумать, — сказала баронесса Рейнгард, — но во всяком случае мы должны принять те или другие меры, прежде чем он успеет ответить на предложенные ему вопросы. Как жаль, что этот благородный, богато одаренный юноша, с высокими стремлениями, попал таким образом в ловушку при первом столкновении с действительностью. Но до утра еще много времени, быть может, мне придет в голову какая-нибудь счастливая мысль, которая выведет нас из затруднения. Недаром я жена дипломата…