Генрих Кениг - Карнавал короля Иеронима

— Прощай, моя дорогая, — сказал барон, — ложись спать, уже поздно. Я пойду в кабинет и прочитаю еще раз политический трактат нашего неполитичного философа. Будущность не должна больше страшить нас, — добавил посланник с иронической улыбкой, — потому что твой protege открыл секрет, как примирить обе враждебные нации несмотря на их взаимное ожесточение! Он считает это такими пустяками, что смело взялся прописать рецепт…

27 мая громкие звуки военной музыки, игравшей с раннего утра, возвещали о прибытии короля, хотя он приехал еще накануне вечером, отменив заранее все торжественные приготовления к его приему. Но вместо сюрприза, который он хотел сделать своим неожиданным приездом, он сам неожиданно попал на домашний праздник, устроенный для него королевой. В городе вопреки сделанному распоряжению также собирались чествовать короля, потому что после всех оваций, какие делались ему во время путешествия, жители хотели, со своей стороны, выказать такое же усердие. Повсеместно шли приготовления к иллюминации и чрезвычайно оживляли улицы. И так как было известно, что к полудню все лица, имевшие по своему чину или общественному положению доступ ко двору, будут съезжаться в загородный королевский дворец по случаю утреннего приема у его величества, то множество праздных и любопытных толпилось у городских ворот.

Ночью шел дождь, и в воздухе чувствовалась живительная прохлада, свежая зелень полей, влажные изгороди, цветы — все блестело при ярком утреннем солнце, которое мало-помалу опять подернулось легкими облаками. Публика под влиянием музыки и теплой весенней погоды находилась в каком-то праздничном настроении. Королевский парк был еще заперт в этот ранний час, и поэтому садики кофеен были особенно переполнены посетителями.

В это время король и королева уже встали и сидели рядом в покоях ее величества.

Вестфальская королева Екатерина занимала нижний этаж летнего дворца, что представляло немалое удобство при ее полноте, так как, возвращаясь с прогулки по парку или роскошному цветнику, убранному фонтанами, она должна была подняться всего на несколько ступеней по широкой отлогой лестнице. Покои королевы отличались простотой отделки и комфортом. Комната, где теперь находилась королевская чета, была двух цветов: бледно-голубого и оранжевого, из открытой портьеры виднелась полукруглая спальня, белая с голубым, у окон и альковов были белые шелковые драпри с тисненым голубым бордюром, но старинная высокая кровать была без занавеси.

Екатерине было не более двадцати пяти лет. В тоне ее голоса и движении красивой головы, с правильными, приятными чертами лица, проявлялось по временам нечто надменное и повелительное, что, быть может, перешло к ней по наследству от ее отца, короля Вюртембергского, или было делом привычки, усвоенной ею с детства. Но в это утро королева была особенно мила и проста в обращении со своим молодым и добродушным супругом; его внимание и ласки заставляли радостно биться ее любящее, но слишком доверчивое сердце. Иероним вернулся в свою резиденцию в веселом расположении духа и, хотя по свойственным ему легкомыслию и ветрености он довольно часто изменял своей супруге, но никогда не давал ей поводов упрекнуть его в малейшем невнимании, и даже подчас он сам как будто чувствовал к ней необъяснимое сердечное влечение. Сегодня, на радости свидания, он был более обыкновенного нежен с ней, в его ласках было столько горячности, что королева невольно вспомнила ясное, солнечное утро на другой день их свадьбы. Это было девять месяцев тому назад, но все так живо предстало в ее памяти, что она покраснела и сказала с улыбкой:

— Я сама не знаю, Жером, почему именно сегодня пришло мне в голову утро 21 августа прошлого года?

— Разве можно забыть, как тот старый франт торжественно венчал нас в Тюильрийской капелле!.. А помнишь ли, Като, ту ночь и следующее утро?..

— Да, помню, — ответила она уклончиво. — Какие великолепные празднества устраивал нам тогда Наполеон в Фонтенбло! Казалось, что им не будет конца, нам не давали ни минуты отдыха…

— Ну, эти празднества были достаточно утомительны, — заметил Иероним, — и вдобавок не могли доставить мне ни малейшего удовольствия, потому что император все время сердился на меня.

— Еще бы! — рассмеялась королева. — Ты никак не мог угодить ему своими манерами и обращением. Он требовал, чтобы ты вел себя степенно, имел важную осанку, как подобает вестфальскому королю, и сам в разговоре с тобой постоянно величал тебя с особенным ударением: «ваше величество!» Но это не производило на тебя никакого впечатления, ты оставался таким же милым и веселым Жеромом, как всегда. Разумеется, Наполеон не мог быть доволен тобой…

— Кроме того, он хотел, чтобы я проводил целые часы с Камбасаресом, Реньо, старым эльзасским публицистом Кохом и другими скучнейшими господами и слушал их рассуждения об устройстве нового Вестфальского государства. Но, говоря по совести, они не могли похвалиться моим вниманием, потому что я думал только о тебе, Като! На столе уже лежала приготовленная для меня конституция, и этого было совершенно достаточно, мне оставалось только изучить ее, так как я решил соблюдать в точности все, что в ней написано. Разве я не исполнил этого, когда правление перешло в мои руки?.. Надеюсь, что и вестфальская королева не имеет также поводов пожаловаться на своего супруга…

Королева улыбнулась и погрозила ему пальцем. Но это была не более как шутка с ее стороны, потому что она не сомневалась в его супружеской верности. При своей безграничной любви к нему она принимала за чистую монету его любезное обращение с ней и знаки нежного внимания, которые часто служили прикрытием его так называемых «ecarts». Хотя ей не всегда нравилось его открытое ухаживание за некоторыми придворными дамами, но она старалась оправдать его в своих собственных глазах и приписывала это общительному характеру короля, который все еще не мог освоиться со своим высоким положением. В это утро недоверие менее, чем когда-либо, могло найти доступ к сердцу королевы, которая была в наилучшем настроении, ее полное красивое лицо с ярким румянцем на щеках дышало здоровьем и весельем.

Голубые глаза королевы засветились от удовольствия, когда Иероним согласился назначить свой утренний прием в ее парадной зале, которая находилась в нижнем этаже, как и все остальные принадлежавшие ей комнаты. Хотя она робко и как бы мимоходом обратилась к нему с этой просьбой, но он видел, что глубоко огорчил бы ее отказом. Для него было ясно, хотя он не дал ей заметить этого, что назначение приема на ее половине было заранее задумано ею с целью торжественно показать перед двором и целым городом их хорошие супружеские отношения.