Генрих Кениг - Карнавал короля Иеронима

Недовольный собой, он несколько раз бросал перо, вскакивал с места и решался немедленно идти к Берканьи, чтобы отказаться от работы. Но его остановила мысль, что во всяком деле труден первый шаг и что вопрос чести представить заказанную работу, за которую он вперед получил гонорар. Теперь ему стало ясно, что он ни в коем случае не должен исчерпать весь материал в одном донесении, а составить целый ряд их, и решил на этот раз ограничиться одним общим обзором. Идеи Фихте, изложенные в его речах, представляли богатый источник для умозаключений о немецкой национальности и народном образовании. Затем, чтобы исполнить требование Берканьи относительно фактических данных, Герман перечислил наиболее влиятельных немецких писателей, с особенным уважением отозвался о Гейнрихе Стеффенсе и, упомянув о его сочинении «Идея университетов», добавил, что это настольная книга студентов. У него в голове осталось только общее впечатление от книги, так как он давно читал ее и совершенно забыл многие подробности, которые должны были показаться предосудительными французам и восстановить их против автора.

Герман переписал начисто свое сочинение и, вложив в конверт, отправил в главное полицейское бюро. Теперь у него отлегло от сердца, он с удовольствием потер руки:

— Быть может, Берканьи найдет сообщаемые мной сведения недостаточными, — сказал он себе, — но нельзя упрекнуть меня, что я писал на скорую руку и необдуманно.

Герман, окончив дело, которое так тяготило его, находился в самом благодушном состоянии духа, у него даже явилось некоторое самодовольство относительно исполненной им работы, которую он находил теперь вполне удовлетворительной. Одиночество казалось ему томительным, он хотел видеть людей и сожалел, что в этот вечер не может идти на урок; Людвиг Гейстер и Лина еще не возвратились в город, а к Рейхардтам ему идти не хотелось. В последнее время он чувствовал себя неловко, когда оставался наедине с Луизой, и он объяснял это невозможностью быть вполне откровенным с ней.

Наступило воскресенье. Был ясный майский день, Герман, выйдя на улицу, последовал за нарядной толпой, которая направлялась к городским воротам. Едва сделал он несколько шагов, как услышал вдали звуки военной музыки и невольно ускорил шаги. Это был Шомбургский сад, усердно посещаемый публикой средней руки, для которой общественные сады составляли тогда единственное доступное увеселение. Но в те беспокойные времена приходилось довольствоваться немногим и не быть особенно взыскательным как относительно общественных увеселений, так и всего уклада домашней жизни. Роскошь и веселье господствовали только при дворе. Тогдашний Кассель, хотя и служил резиденцией короля, но в нем не было еще красивых зданий, возникших в последние десятилетия. Небольшой город, достаточный для прежнего населения, теперь с трудом мог вместить многочисленный придворный штат, различные правительственные учреждения, сильный гарнизон и целую толпу нищенствующего праздного люда, нахлынувшего с разных сторон.

Герману еще ни разу не приходилось бывать в Шомбургском саду. Он был теперь переполнен народом: тут были бюргеры со своими семьями, приказчики, ремесленники, модистки, мелкие чиновники, унтер-офицеры и т. п. Около буфета теснилась публика, постоянно слышались два языка со всевозможными оттенками местных наречий. Также различны были и деньги, бросаемые на прилавок: тут были и французские франки, и пятифранковики, и монеты многочисленных немецких государств. Сидевшая за буфетом хозяйка быстро меняла деньги, подавала сдачу и опускала полученное в стоявшую около нее глиняную вазу.

Герман, пробравшись с трудом сквозь толпу, наполнявшую залу, подошел к окну, из которого открывался вид на большую дорогу и поляну, зеленевшую на откосе холма. У подножия его виднелся сад с раскинутыми в нем небольшими палатками. Герман подумал, что это, вероятно, какой-нибудь семейный праздник, на который собралось многочисленное общество, и поэтому обратился к стоявшему около него молодому человеку с вопросом: кто владелец сада?

— Разве вы не знаете, господин доктор, что это новый ресторан «Sans-Souci»?

— Я слышал о нем, — отвечал Герман, — но не знал, где он находится.

— Он устроен совершенно на новый лад и открыт одним берлинцем по фамилии Дюфрен, который некогда служил в министерстве финансов. «Sans-Souci» сделался сразу модным местом, так как им овладела наша знать. Пойдемте туда, вам понравится! Вот сейчас вышла генеральша Сала, вероятно, она не встретила того, кого хотела видеть! Вы знаете ее?

Герман ответил, что был раз с визитом у генеральши.

Молодой человек улыбнулся.

— Это ловкая женщина, — сказал он, — теперь ей всего желательнее выдать дочь за графа Фюрстенштейна, и она старается устранить все, что может помешать ей в достижении этой цели.

— Что представляет собой мадемуазель Сала?

— Это холодная девушка, с отсутствием воображения, с ограниченным умом и образованием и вдобавок расчетливая до скупости…

Герман старался припомнить: видел ли он где-нибудь этого молодого человека, который обращался с ним, как со старым знакомым. На вид ему казалось не более двадцати лет, он был худощав, с неприятным выражением глаз, следами оспы на лице и весьма приличными манерами.

Молодой человек как будто угадал его мысль:

— Вас, может быть, удивляет, что я знаю, кто вы, но мне случайно указали вас и назвали вашу фамилию. Теперь позвольте мне представиться: меня зовут Вильке, я служу в бюро у барона де Бонгара. Очень рад, что представился случай ближе познакомиться с вами. Я пришел сюда, чтобы немного развлечься и выпить стакан вина, если найдется товарищ… Кстати, получены хорошие вести из Испании. Восстание подавлено. Генерал Дюпон навел спокойствие и порядок в Толедо, а там сторонники освобождения устроили было костры и виселицы и грабили богатых под тем предлогом, что они друзья французов. Вот вам и свобода!

Вильке говорил с воодушевлением, но глаза сохраняли то же безучастное, холодное выражение.

— Все несчастье, — продолжал он, — что Испания досталась австрийскому дому! Если бы страной управлял французский принц, то она достигла бы высшего блеска и процветания…

Эта политическая мудрость в устах двадцатилетнего юноши была комична, так как производила впечатление заученного урока, и показалась Герману подозрительной. Он не знал, что ответить молодому дипломату и как избавиться от его общества. На его счастье в нескольких шагах от них начался горячий спор между двумя унтер-офицерами, сидевшими за бутылкой вина. Оказалось, что оба ухаживали за генеральской горничной, которая, по-видимому, поощряла одинаково обоих поклонников, в надежде окончательно покорить кого-либо из них.