Генрих Кениг - Карнавал короля Иеронима

— Я сам желаю этого не менее вас, моя дорогая фрейлейн, потому что несчастная Германия разорена вконец. Повсеместное опустошение, военные постои, все эти реквизиции, контрибуции и, наконец, алчность Наполеона и его сподручников лишают народ всякой возможности заниматься торговлей, промышленностью, даже земледелием. Мы находимся в самом постыдном, унизительном положении, и только сила меча может воскресить и облагородить нас, спасти от нравственного растления. Национальная война была бы для нас спасением, заставила бы немцев отрешиться от узкого эгоизма, пробудив в них сознание, что такая борьба требует тяжелых жертв. Но я глубоко убежден, что для этого нужно много времени, всякая поспешность может погубить дело. Немцы нескоро могут решиться на что-нибудь, так что приходится подчас жалеть, что нашим соотечественникам недостает некоторых свойств французского характера…

— Ты, кажется, начинаешь проповедовать ту же философию, что и наш юный полицейский шпион, — заметила со смехом жена посланника. — Из твоих слов можно вывести заключение, что ты также желаешь объединения обеих наций, их взаимодействия и прочего.

— По моему убеждению, — сказала Луиза, — мы прежде всего должны стремиться к самопознанию, это одно может заставить нас понять требования времени…

— Вы смотрите слишком серьезно на вещи, моя милая Луиза, — возразила баронесса. — Перед нами разыгрывается грандиозная трагикомедия, но мы еще далеки до того момента, когда можно предвидеть развязку, здесь, в Касселе, ничто не мешает нам спокойно ожидать ее…

— Да, если бы эта трагикомедия не касалась так близко нашей родины, — сказала Луиза, — мы могли бы оставаться безучастными зрителями!.. Однако мне пора идти, завтра я сообщу вам о результате моих переговоров с Германом.

Посланник проводил ее до дверей и, дружески пожимая ей руку, сказал:

— Прежде всего постарайтесь внушить вашему приятелю, чтобы он бросил свою нелепую затею о слиянии двух наций, так как потеря самобытности была бы гибелью для Германии. Наше дворянство и немецкие дворы слишком легко освоились с французским языком и нравами, и мы видим, к чему это привело нас.

В это утро Герман, не подозревая о случившемся, встал раньше обыкновенного и поспешил к городским воротам, чтобы взглянуть на парадный съезд по случаю приема у короля. По дороге он зашел в Кейлгольскии сад, где несмотря на ранний час уже застал нескольких посетителей. Из боязни докучливых разговоров он выбрал уединенную беседку, откуда открывался обширный вид на окрестность, и принялся за чтение шекспировской трагедии «Ромео и Джульетта». До сих пор он не испытывал никогда того восторга, какой овладел им дня два тому назад, когда эта книга случайно попала ему в руки. Быть может, впечатление было тем сильнее, что он находил сходство между своим душевным состоянием и настроением Ромео: язык страсти и юношеской любви теперь волновал его более, чем когда-нибудь. В его собственных чувствах не было прежней неопределенности — это уже было не предвкушение любви, а настоящая любовь со всеми ее радостями и муками. Едва ли мог он встретить в Касселе существо, более опасное для его сердца, чем хорошенькая креолка, при ее детской доверчивости, наивной страстности и умении держать себя с чувством собственного достоинства. Резкое различие их общественного положения и таинственность свиданий имели для него особенную прелесть. Все нравилось ему в любимой девушке, он приходил в восторг, когда она теряла терпение за немецким уроком и сердилась на учителя. Она поддразнивала его, но в то же время в ее темных выразительных глазах было столько вызывающей ласки, что только присутствие графини заставляло его подавлять свои ощущения. Теперь, читая трагедию, он невольно вспомнил некоторые пережитые им сцены, ему казалось, что Ромео выражает его собственные чувства. Фантазия все более и более увлекала его, он закрыл книгу и вышел из сада, так как не в состоянии был выносить долее своего одиночества.

На одной из главных улиц мимо него проехал экипаж, в котором сидела Адель с братом и генералом Морио, они не заметили его, потому что смотрели в другую сторону. Но эта встреча не смутила его, потому что еще накануне он получил уведомление от графини Антонии, что немецкий урок назначен на сегодняшний вечер.

Он вернулся домой и нашел на своем письменном столе записку Луизы Рейхардт следующего содержания:

«Не торопитесь с отсылкой вашего второго донесения, пока не переговорите со мной, а также задержите у себя то донесение, которое возвратил вам Берканьи. Жду вас непременно сегодня вечером в семь часов. Вы пройдете прямо в мою комнату.

Луиза».

Герман, прочитав записку, не мог прийти в себя от удивления, что Луиза имеет такие точные сведения о его работе у Берканьи. Он чувствовал себя виноватым относительно семьи, которая выказала ему такое искреннее расположение и которая теперь имела полное основание упрекать его за скрытность. Во всяком случае ему следует объясниться со своими друзьями, чтобы оправдать себя в их глазах. Он особенно был озадачен тем обстоятельством, что Берканьи, который так настойчиво требовал соблюдения тайны, сам разглашает ее.

Двойное приглашение на один и тот же час также доставило ему немало беспокойства, тем более что он не мог отказаться ни от одного из них. После долгого колебания, он решил идти к Луизе немного раньше семи часов и упросить ее отложить объяснение до следующего утра, а затем поспешить к Адели.

Согласно своему решению, он отправился сперва к Луизе Рейхардт и прошел прямо в ее комнату, так как по тону записки было видно, что она настоятельно требовала этого.

Луиза была одна и с волнением ожидала его. Хотя она была возмущена до глубины души поведением Германа, но хотела по возможности щадить неопытного молодого человека, в полной уверенности, что он будет сильно смущен при встрече с ней. Но когда она увидела его веселое, самодовольное лицо, то чувство жалости к невольному преступнику сменилось гневом. Она так сухо поздоровалась с Германом, что он был совершенно озадачен такой переменой в ее обращении и спросил:

— Что с вами, Луиза? Вы пугаете меня своим серьезным видом.

— Я действительно в серьезном настроении, а так как вы, наоборот, чересчур веселы сегодня, то я могу смело сообщить вам, в чем дело!

— Я в полном недоумении! — воскликнул Герман и, забыв о своем намерении избегнуть объяснения на сегодняшний вечер, сел в кресло.

— Вы обманули мои ожидания, господин доктор, но об этом нечего распространяться; я хочу переговорить с вами о донесении, которое вы представили Берканьи. Надеюсь, вы теперь поняли меня!