Игорь Болгарин - Адъютант его превосходительства. Том 1. Книга 1. Под чужим знаменем. Книга 2. Седьмой круг ада

Сазонов внимательно вгляделся в карту, что-то прикидывая.

— А перелететь линию железной дороги нельзя? Вот эту, Джанкой — Феодосия? И высадить его хотя бы вот здесь. — Он постучал пальцем по карте. — Все поближе к Симферополю. И добираться удобнее.

Каминский, прищурившись, оценивающе поглядел на указанную Сазоновым точку:

— А что? Если взять с собой бензина побольше… Но тогда надо так. Через Шубино по прямой к предгорью, к немецкой колонии Цюрихталь. Здесь, в треугольничке — Цюрихталь — Будановка — Малый Бурундук — попытаюсь найти площадку… Устроит?

Сазонов кивнул.

— Значит, так тому и быть, — подытожил Ласкин. — Делай прокладку на Цюрихталь. И готовьте с мотористом аэроплан. На рассвете вылетите.

Каминский вышел. Поднялся было и Ласкин.

— Погоди, Александр Афанасьевич, — остановил его Васильев. — Как хочешь, но не дает мне покоя одна мыслишка…

— Выкладывай, — махнул рукой Ласкин. Впечатление было такое, будто предстоящий разговор он знал наперед и считал его неинтересным, лишним.

— Ты как хочешь, а я насчет Каминского передумал: надо Стахеева посылать!

— Если тебе риска мало, можно и Стахеева. — Ласкин повернулся к Сазонову и Короткову: — Стахеев — большевик, в нем сомнения нету. Но ведь только-только из мотористов переучился. Тут одного пролетарского происхождения мало — летное мастерство нужно! Ситуация больно необычная. Наши летают в Крым на разведку или там бомбы сбросить. С посадкой туда никто не летал… А после вынужденных — никто не возвращался.

— Вынужденных! — Злая хрипотца перехватила голос особиста. — Истратьев безо всякого вынуждения у врангелевцев сел, доставил им в подарок почти новый «хэвиленд»!

— А как этот же Каминский бой с двумя «хэвилендами» вел… — сказал Ласкин. — Мало? Каминский делом свою преданность доказал, потому я его на это задание без колебаний и определил, понял?

— Все ты правильно говоришь, товарищ Ласкин, — уже без твердости в голосе сказал Васильев. — А все же как подумаю…

— Мне Каминский тоже понравился, — негромко сказал Сазонов.

Совещание кончилось. Сазонов вышел к машине, на заднем сиденье которой безмятежно сидел Уваров, посмотрел на него долгим, пристальным взглядом.

— Что, Сергей Александрович, не получается вместе?

— Не получается, Михаил Андреевич, — кивнул Сазонов. — Не знаю даже, как быть…

— Зря вы волнуетесь, — негромко заговорил Уваров. — Я могу повторить вам лишь то, что уже говорил в поезде: до тех пор, пока не окажусь в кабинете Петра Николаевича Врангеля, наши с вами устремления полностью совпадают. — Уваров, облокотясь на дверцу автомобиля, подался к нему, медленно, будто подыскивая нужные, единственно правильные сейчас слова, продолжал: — Может, это покажется вам странным, но, видите ли… После всего, что мне пришлось пережить в Петрограде, случилось нечто необратимое. Нет, нет, вы не подумайте: моя вера осталась со мной! И я думаю прежде всего о бароне и его матушке. Но, понимаете, случившееся заставило меня несколько по-иному взглянуть на деятельность Павла Андреевича Кольцова в штабе Добровольческой армии. То есть я не оправдываю ее, упаси бог! Но, помня о многом, я понимаю: в той чрезвычайно сложной обстановке Павел Андреевич вел себя по-рыцарски. Однажды он застал меня случайно подслушивающим разговор командующего с полковником Щукиным… Указав на это начальнику контрразведки, он, несомненно, погубил бы меня и укрепил свои позиции в штабе. Не берусь гадать, почему он не сделал этого, но ведь не сделал же! И я готов отплатить за добро добром… Только бы успеть! Только бы успеть!

Он говорил то, о чем все это время думал Сазонов: «Не будет мне прощения — пусть не от товарищей, так от совести своей! — если потеря времени приведет к трагической развязке в судьбе Кольцова!» Быть может, еще и потому так хотелось верить сейчас в искренность Уварова.

— Что ж, Михаил Андреевич, — сказал Сазонов. — Летите!

Рассвет вставал тихий и теплый. Свежескошенная луговая трава пахла чабрецом — древняя печаль была в этом запахе. Каминский коротко доложил Ласкину, что к полету готов. Покосился на Уварова:

— Залезайте в кабину.

Сазанов подвел Уварова к «ньюпору».

— Ну, Михаил Андреевич… Письмо баронессы при вас. Держите и второе. — Он вытащил из кармана пакет с сургучными печатями, протянул Уварову: — Запрячьте подальше. Передадите лично в руки барону. Если захотите добавить что-то от себя… Надеюсь, говорить о нас плохо у вас нет оснований.

— Прощайте. — Уваров протянул ему руку. — Прощайте. Не знаю, доведется ли встретиться еще…

— А почему бы и нет? — сказал Сазонов. — Скоро в Крыму будет Красная армия. И мой вам совет, подумайте хорошенько, прежде чем за границу в вечное изгнание бежать, — вы ведь русский, все ваши корни здесь.

— А Коротковы? — живо спросил Уваров. — Они корни эти быстро отрубят. И ваши заодно с моими.

Уваров забрался в «ньюпор» — на сиденье за спину Каминского. Следом за ним поднялся на крыло аэроплана Ласкин, помог застегнуть ремни.

— Ни в коем случае не расстегивайте! — предупредил Уварова начальник авиагруппы. — Небо — стихия, бывает, даже летчика из кабины выбрасывает…

Каминский занял свое место, посмотрел в чистое, без единого облачка, небо, улыбнулся Уварову:

— Погода сегодня за нас. Готовы? Ну… с Богом!

Взревел мотор, и аэроплан, подпрыгивая на неровном лугу, побежал все быстрее и быстрее.

Потом Уваров ощутил несколько толчков и тут же пустоту вокруг себя — такого он никогда еще не испытывал. Невольно ухватился за ручки сиденья, посмотрел вниз. Стремительно отдалялись маленькие фигурки на лугу, и сам луг, и разбросанные в беспорядке каменные и глинобитные хатки Григорьевки…

Ревел мотор. Крылья «ньюпора» упруго вздрагивали под порывистыми напорами ветра, а земля внизу становилась все ровней, спокойней, неразличимей.

Одет Микки был довольно тепло — поверх кителя на нем была еще плотная брезентовая куртка, однако прохватывало холодком, всего сковывало странным онемением.

Обернулся Каминский, что-то спросил, слов Уваров не разобрал, но понял — интересуется самочувствием. Поднял руку, успокаивающе помахал… Казалось, это длилось бесконечно: грохот мотора, свист ветра в расчалках.

Опять обернулся Каминский, по слогам прокричал:

— Си-ваш!

Уваров не услышал, скорее догадался. Перегнулся через борт. Внизу поблескивала на солнце совершенно неподвижная гладь с рваными зигзагами по краям, будто приложили к земле причудливо вырезанную аппликацию.

Несколько раз аэроплан проваливался в воздушные ямы, и Уварова словно приподнимало над сиденьем, голова кружилась…

Каминский, теперь молча, показал рукой вперед. Уваров глянул с надеждой: внизу земля с крошечными кубиками-домишками, пятачками озер, чистая зелень равнин. Впереди стали различаться горы.