Игорь Болгарин - Адъютант его превосходительства. Том 1. Книга 1. Под чужим знаменем. Книга 2. Седьмой круг ада

— Интригующее начало! Итак?..

Капитан молча положил перед ним донесение, из которого следовало, что сотрудникам контрразведки не удалось обнаружить у Федотова сергеевского документа.

— Кто конкретно принимал участие в операции? — спросил Татищев.

— В гостинице был я. — Селезнев замолчал, полагая, что этим все сказано.

— Не сомневаюсь в вашем профессионализме, — нахмурился Татищев, — но все-таки вы уверены, что он не догадался о вашем визите?

— Александр Августович! — укоризненно посмотрел на него капитан. — Подобных обысков я провел на своем веку десятки! Какие-то незначительные следы, конечно, всегда остаются, но… Для того чтобы их заметить, Федотов должен обладать в нашем деле не меньшим опытом, чем ваш покорный слуга. А господин Федотов, как известно, ни в контрразведке, ни в жандармском корпусе не служил.

— Хорошо, — кивнул Татищев. — Достаточно ли тонко был обставлен вечерний налет?

— Старались! — Селезнев усмехнулся, — но все это оказалось ни к чему: документа, нужного нам, опять не было!

— Ваши выводы?

— Одно из двух, — тихо произнес капитан. — Или Федотов сумел перехитрить меня, во что не хотелось бы верить, или нет у него этого документа. Нет и никогда не было! Попросту говоря, господин Федотов блефует.

— Не думаю, — возразил Татищев. — Финансисты люди ушлые.

Должность, которую занял в Севастополе полковник Щукин, именовалась: заместитель начальника объединенной морской и сухопутной контрразведки. Не бог весть что для человека его знаний, умения и опыта. Но, вдоволь намаявшись в резерве ставки генерала Деникина, Щукин рад был этому назначению. Незамедлительно отбыв к новому месту службы, он, однако, испытал здесь скорее разочарование. Полковник Татищев встретил его корректно, держался приветливо и даже посетовал на несправедливую к Щукину судьбу. А в глазах его светилась усмешка. Казалось, Татищев через силу сдерживался, чтобы не спросить: как же угораздило тебя, родимый, проморгать рядом с собой красного лазутчика, как же дожил ты до такого конфуза?! Татищев предложил ему заняться большевистским подпольем — работой, за которую обычно отвечает простой начальник отдела. Даже кабинет, отведенный полковнику Щукину в просторном здании контрразведки, подчеркивал униженность его положения: крохотный, насквозь прокуренный, обставленный разномастной, исцарапанной мебелью. Все это раздражало, но Щукин, сжав зубы, терпел: понимал, что восстановить пошатнувшийся авторитет можно лишь делом. Он не сомневался: рано или поздно не только Татищев, но и другие, кто стоит над ним, вынуждены будут отдать ему должное.

Деятельность Щукин развернул бурную, и результаты ее не замедлили сказаться, хотя и здесь — уже как профессионал — полковник Татищев разочаровал его. Выявив почти одновременно две явочные квартиры подпольщиков, Щукин доложил об этом вместе со своими предложениями: установив за явками тщательное наблюдение, выйти на возможно больший круг подпольщиков. Татищев рассудил иначе: явки не откладывая разгромить, схваченных подпольщиков принудить к сотрудничеству и добиться таким образом конечного результата в сроки предельно сжатые. Поспешность неоправданная, если угодно — преступная, но переубедить Татищева не удалось. Щукин вынужден был исполнить приказ, и кончилось это тем, чего он так боялся: на разгромленных явках его добычей стали лишь пятеро убитых в перестрелке подпольщиков. Взбешенный Щукин дал себе слово впредь не торопиться с посвящением Татищева в начальные результаты своей работы и связанные с ними планы.

Беда только, что приходилось начинать сначала.

И тут ему повезло самым неожиданным образом! Один из тайных осведомителей контрразведки, некогда сам участвовавший в нелегальной деятельности марксистов дореволюционного Севастополя, сообщил, что встретил и опознал на улице человека, хорошо ему знакомого по прежним временам. Осведомитель, живущий на деньги контрразведки, знал свое дело, а потому, незаметно проследив давнего своего знакомца, выяснил адрес подозреваемого.

Его взяли поздним вечером на пустынной улице, когда он возвращался домой. Взяли мгновенно, тихо и привезли на одну из конспиративных квартир.

Полковник готовился к затяжной борьбе. Но все получилось иначе, на арестованного кричать не пришлось — сразу же и сломался. Выяснилось, правда, что подозреваемый, давным-давно со своим «марксистским» прошлым покончив, никакого отношения к севастопольскому подполью не имел и не имеет. Оставалось, кажется, дать ему пинок под зад и выгнать. Но Щукин поступил по-другому: пригрозив всеми карами, добился у арестованного согласия сотрудничать с контрразведкой.

Новый агент получил кличку Клим.

И вот первые весьма обнадеживающие результаты. Несколько донесений, лежащих на столе перед полковником, свидетельствовали, что ставка Щукина на Клима полностью оправдывает себя.

Теперь полковник не торопился делиться успехом с Татищевым: ждал, когда в его служебном сейфе соберутся все необходимые документы, для того чтобы раз и навсегда выкорчевать в Севастополе большевистскую заразу. В сейфе уже лежали бумаги, проливающие свет на события, связанные с угоном бронепоезда и нападением на Севастопольскую крепость.

Но — только не спешить. Не спешить! Это могло вспугнуть преступников и навлечь подозрение на Клима, способного на многое.

…Зазвонил телефон. Щукин взял трубку. Докладывал офицер-контрразведчик, прикомандированный к станции Бахчисарай: с поезда, идущего в Севастополь, снят подозрительный субъект, утверждающий, что он — подпоручик Уваров, выполняющий особое задание главкома. При задержанном обнаружены два пакета, в которых сокрыта государственная тайна. Отвечать на вопросы отказывается, требует, чтобы о нем немедленно доложили его высокопревосходительству генералу Врангелю.

— Я сейчас выезжаю!

Положив трубку на рычаг, Щукин какое-то время неподвижно сидел в кресле, уставившись в одну точку. Он был рад тому, что наивный и честный Микки вернулся живым и невредимым. Но как он смог избежать Чека? В чудеса Щукин не верил.

…Не мог знать полковник, что вести, с которыми спешил в Севастополь граф Уваров, впрямую касаются его.

С первыми лучами выплывающего прямо из моря солнца под звонкий, по-утреннему чистый бой склянок просыпался Севастополь…

Красильников, сойдя с поезда, топал по Корабельной улице. Чернеющие на рейде корабли магнитом притягивали его взгляд.

— Команде вставать! — донеслось с тральщика, пришвартованного неподалеку.

Значит, шесть утра… Красильников знал, что будет дальше. Через пятнадцать минут прозвучит команда: «На молитву!» На шканцах по левому борту выстроятся двойной шеренгой заспанные матросы. «О-о-отче на-а-а-аш, иже еси-и…» — польется над водой хор охрипших матросских голосов. Потом, когда закончится утренняя приборка, засвистят боцманские дудки, заиграют горнисты и пронесутся над притихшими бухтами команды: «На флаг и гюйс — смирно!», опять вдоль борта вытянутся во фронт матросы: единым порывом смахнут они бескозырки, и медленно, торжественно поплывут над их головами к верхушкам мачт перекрещенные голубой андреевской лентой флаги…