Игорь Болгарин - Адъютант его превосходительства. Том 1. Книга 1. Под чужим знаменем. Книга 2. Седьмой круг ада

Сколько раз это было в его жизни! Флот с детства остался его любовью. Но что поделаешь, если жизнь бросила его на берег и крепко-накрепко, словно якорными цепями, привязала к суше…

На Корабельной стороне Красильников, подойдя к дому, в котором когда-то, отправляясь в дальний путь, оставил Наташу, глянул по сторонам и только потом постучал в запертую дверь. Долго никто не отзывался, затем прозвучал Наташин голос:

— Кто там?

— Я, Наташа! Красильников!

— Кто-о?! — Она распахнула дверь, всмотрелась в его заросшее, усталое лицо и тихо, горько заплакала, будто не веря в реальность происходящего.

— Я же уверена была, после того как Слащов назвал вас преступником, изменником Родины, что больше мы не увидимся! — сквозь слезы сказала Наташа.

— Ты виделась со Слащовым? — не поверил Красильников. — Это ж когда и по какому поводу?

— Когда записку от вас получила из лагеря. И поехала с подругой к нему в Джанкой, чтобы вам как-то помочь…

С трудом успокоив ее и заставив рассказать обо всем подробно, Красильников задумчиво покачал головой:

— Теперь понятно, почему мне такой дикий случай выпал — покинуть лагерь не вперед ногами, а как раз на своих двоих! — он обнял Наташу, растроганно сказал: — Милая ты, моя, хорошая! Уж не знаю, какую ты шестеренку в генеральской башке задела, чем ему, самодуру, потрафила, а только не видать бы мне свободы без этой твоей поездки в Джанкой… Я потом тебе все в самом подробном виде о себе доложу. А сначала давай о том, что поважней моего будет, о ваших делах: что с Павлом? кого из товарищей дорогих потеряли мы?

— Подпольщиков Седова и Мещерникова больше нет, — тихо сказала Наташа. — И людей их тоже нет. Были схвачены и казнены почти все, кто участвовал в угоне бронепоезда и нападении на крепость. Уцелел Василий Воробьев, да и то потому, что позже других в Севастополь вернулся и не к кому-то, а на маяк пошел… — Под тяжелым взглядом Красильникова Наташа съежилась и уже совсем тихо добавила: — А Павел долго болел: тиф, потом — возвратный… Его должны были судить, но не знаю…

— Так… — недобро сказал Красильников. — Куда ни кинь, все оверкиль.

— Что? — не поняла Наташа.

— А-а, это когда корабль опрокидывается. Как вот у нас… Значит, этот старый ворчун — смотритель маяка уцелел? И Юра при нем?

— Да, — кивнула Наташа, — к счастью. Они с Федором Петровичем сдружились.

Красильников свернул «козью ножку», прикурил.

— Значит, из всего-то нашего воинства осталось, что ты да я, да Федор Петрович с Юрой, да Воробьев Василий… И по трезвому разумению вроде как самое время поднять нам теперь лапки кверху, сидеть, и не дрыгаться, и ждать, когда наши Крым возьмут… Нет, шалишь! — Он скрипнул зубами, рассек добела сжатым кулаком воздух перед собой. — Мы еще не все свои песни пропели!.. — Тяжело перевел дух, слабо улыбнулся Наташе. — Никак напугал тебя? Не боись, Семен Красильников пока в своем уме. И не так нас, может, мало, как думается. Дали мне в Симферополе один адресочек, завтра же загляну по нему — надеюсь, больше нас станет. Можно б и сегодня, но хочу сперва на маяке побывать…

— Есть еще один человек, — поторопилась сказать в свою очередь Наташа. — Наш с Павлом друг детства, Митя Ставраки.

— Совсем хорошо! — обрадовался Красильников. — Обязательно с ним познакомишь. А сейчас вот что. Надо нам о Павле Андреиче все как есть разузнать. Потому хорошо б тебе прямо сейчас домой к надзирателю Матвею Задаче сходить — условьтесь, где бы мы с ним могли встретиться…

Наташа вернулась скоро. Матвей видеться с Красильниковым не захотел, передал, что Кольцова военный трибунал уже приговорил к расстрелу и теперь никто не сможет вмешаться в его судьбу.

…Юра так обрадовался внезапному появлению на маяке Красильникова, что даже по-детски радостно ойкнул, прижался к широкой груди Семена Алексеевича и надолго застыл.

Едва вошли в дом, навстречу Красильникову шагнул Воробьев и так его обнял, что тот взмолился:

— Потише, медведь чертов!

Появился и старик-смотритель с неразлучной трубочкой-носогрейкой в зубах.

— Ишь ты, пришел все-таки! — хмуря брови, проворчал он. — Не очень, правда, ты торопился, ну да ладно… Садись, рассказывай. А после начнем совет держать.

Татищев, затянутый в форму гвардейского полковника, сидел за тяжелым, мореного дуба, письменным столом. На диване у стены расположился полковник Щукин.

— Куда вы поместили Уварова? — спросил Татищев.

— Пока — на Екатерининскую. В камеру.

— Не так следовало бы его встретить. Николай Григорьевич, вы и в самом деле его в чем-то подозреваете?

Щукин неопределенно усмехнулся:

— Я не верю, что люди Дзержинского не попытались завербовать Уварова, а в своем объяснении, — полковник ткнул пальцем в листы бумаги, — он рассказывает какие-то паточно-сладенькие умилительные сказочки.

Татищев задумчиво опустил голову, с неприкрытой иронией произнес:

— Граф Уваров — агент Чека! Вряд ли в это кто-либо поверит. Гвардейский офицер, титулованный аристократ, его родные — граф и графиня Уваровы — в Лондоне. Приняты королем. Огромное состояние в английских банках…

— Этим вы ничего не объяснили. Наоборот. Блестящие перспективы, которые вы перечислили, как раз и могут вызвать непомерную жажду жизни. Уваров молод, его легко соблазнить ценой жизни. Вы что, не допускаете такую возможность?

Не дождавшись ответа, Щукин продолжил:

— Большевики уверены, что мы проиграли. Их контрразведка переходит от обороны в наступление. К нам пытаются заслать агентуру для работы не только здесь, сейчас, но и с дальним прицелом, для работы в условиях эмиграции. Уваров для этих целей — идеальная фигура.

— Я думал об этом, Николай Григорьевич, но Уварова я все же исключаю…

Щукин внимательно посмотрел начальнику контрразведки в глаза:

— Я научен горьким опытом. В свое время у меня несколько раз закрадывались сомнения по поводу капитана Кольцова, но я отбрасывал их как несостоятельные.

— Полноте, Николай Григорьевич! Не казнитесь! Случай с Кольцовым — исключительный.

Но Щукин не оттаял.

— Обжегшись на молоке, дую на воду. Во всяком случае, это лучше, чем обжечься снова…

— Согласен. Но вернемся к Уварову. — Татищев встал из-за стола. — Вы хотите на какое-то время припрятать его? Я правильно понимаю?

— Да. Он не должен ни с кем общаться еще неделю, быть может, чуть больше.

— Хорошо, держите его у себя, — согласился Татищев. — Но ни в коем случае не в камере, конечно. — И затем резко вскинул голову. — Но — письмо баронессы? Как вы объясните главнокомандующему, каким образом оно попало к нам? А второй документ?

— Мы их пока не покажем барону. Я имею в виду, пока не будет исполнен приговор в отношении капитана Кольцова. Лишь после этого мы выпустим Уварова.