Юрий Лиманов - Пять лет спустя или вторая любовь д'Артаньяна

— Увы… Как вы, конечно, знаете, поместье Бражелонов находится неподалеку от Блуа и расположено частично на землях герцогства Орлеанского, так что в известном смысле я — вассал принца… Да Бог с ним… Как я рад видеть вас все таким же молодым, бодрым, элегантным, дорогой граф.

— Не стоит так часто повторять мой титул, дядюшка. Его знают лишь мои друзья, де Тревиль и король.

— Немного странно звучит… — виконт замялся и повторил: — Атос… Не знаю, известно ли вам, дорогой племянник, что нас осталось на свете всего двое из рода Ла Феров. Мой сын погиб в бою…

— Простите, дядя, я не знал. Примите мои соболезнования…

— Он был изрядным повесой и не оставил мне внуков, — виконт умолк и Атосу показалось, что глаза Бражелона увлажнились. — Берегите себя, граф, на вас вся надежда. Наш пращур служил еще Карлу Великому. Было бы обидно, если один из древнейших родов Франции пресечется… — С этими словами виконт обнял Атоса, прижал к груди.

— Но почему я ни разу не встречал вас при дворе короля, дядюшка? — спросил Атос. — По долгу службы я бываю при дворе через день, но ни разу не видел вас в Лувре.

— Видите ли, дорогой гр… простите, Атос, у меня сложные отношения с кардиналом.

— Настолько сложные, что вам небезопасно появляться в Париже?

— Д'Артаньян! — раздался на весь двор громовой голос маршала д'Эстре. Он спускался по центральной лестнице медленно и торжественно, печатая шаг на каждой мраморной ступеньке, словно хотел пересчитать их все и боялся сбиться со счета. В руках он держал массивную шкатулку, изукрашенную накладками из бронзы.

Прежде чем откликнуться, д'Артаньян подумал: "Видимо, удалось "почтительно истребовать".

— Я здесь, мой маршал!

— Не откажите в любезности, лейтенант, положить эту шкатулку в свою седельную сумку. Мой Россинант не выдержит моего веса и веса этого ящика Пандоры.

Д'Артаньян принял из рук маршала шкатулку и пошел к лошадям.

— Видимо, нам пора прощаться, — сказал с невыразимой печалью Бражелон, и они обнялись. — Надеюсь, времена изменятся, и нам удастся еще встретиться за дружеским столом…

Людовик сидел в своем кабинете и уныло рассматривал шкатулку, врученную ему накануне вечером маршалом в присутствии д'Артаньяна. Шкатулка была заперта. Вчера ему не захотелось, на ночь глядя, взламывать ее и портить себе настроение. Сегодня придется. Он осмотрел замочек.

Как это похоже на мать: отдать шкатулку и не дать ключика, подумал он и потянулся за кинжалом, но вскинутая над столом рука вдруг замерла в воздухе в нерешительности, словно независимо от своего владельца чего-то испугалась.

Людовик задумался: что его удерживает? Разве не с его согласия эти письма оказались здесь, в Лувре? Разве не ревность к младшему брату, так безоглядно любимому матерью, породила в нем ненависть к ней? Но тогда в чем же дело? Вот они, письма, подтверждающие ее нелюбовь к сыну-королю, читай, делай выводы, наказывай! Но любовь к матери, загнанная в самый дальний уголок его сердца обидой на ее безжалостную и прагматичную политику по отношению к своему первенцу, удерживала его. Что же это такое с ним, что за напасть эта любовь-ненависть к родной матери?..

Размышления его прервал камердинер Дюпон.

— Там кардинал, сир, — шепнул он

— Впусти.

Вошел Ришелье, как всегда, бодрый, подтянутый, в красной сутане. Поздоровавшись, он сразу же задал вопрос:

— Вы уже успели прочитать их, ваше величество?

— Нет… — в растерянности ответил король, — шкатулка заперта.

— Ничего нет проще, ваше величество, — кардинал взял со стола нож для разрезания бумаги, поддел крышку, и она с мелодическим звоном открылась. — Видите ли, сир, — с улыбкой продолжал он, — женщины очень любят хранить в шкатулках драгоценности, письма, тайные записки. И хотя они прекрасно знают, что все эти замки, замочки, ключи и ключики — одна видимость, которая никак не может препятствовать любопытствующему глазу, им, тем не менее, доставляет удовольствие запирать свои шкатулки и отпирать, запирать и отпирать. А ключик опускать в разрез декольте.

С этими словами кардинал Ришелье, не снимая красных перчаток, взял письма и разложил их на столе, словно пасьянс.

Людовик молча наблюдал. Ему вспомнилось предсказание старой цыганки о письмах в красной перчатке, и его охватило необъяснимое волнение.

Кардинал пересчитал письма, тыча в каждое красным указательным пальцем.

— Государь, ваша матушка отдала не все письма, — сказал он с досадой.

— Вы следили за ней?

— Швейцарская стража ведет счет гонцам, приезжающим в замок.

— Вы следите за перепиской моей матери с моим братом? — переспросил король. В его голосе отчетливо послышалось раздражение.

— А также за перепиской королевы-матери с принцем Конде, с герцогами Лотарингским и Гизом, с герцогом Бульонским и другими, всегда готовыми бунтовать против вашего величества.

— Скажите, кардинал, если вы обнаружите сведения, компрометирующие мою мать, что вы предпримете?

— В зависимости от того, какие сведения обнаружу, сир. Возможно, я предоставлю на ваше рассмотрение свои рекомендации.

— Какие?

— Необходимые для блага Франции и не более того, сир!

— Я вас больше не задерживаю. Заберите письма. Я не стану читать переписку матери.

Кардинал принялся аккуратно собирать письма и укладывать их в шкатулку. А король, следя за руками в красных перчатках, вновь вспомнил слова старой цыганки на дороге: "Не верь письмам, принесенным красной перчаткой!" Но ведь теперь кардинал уносит, а не приносит, — подумал Людовик, глядя, как спокойно и уверенно идет к дверям Ришелье, держа обеими руками перед собой шкатулку.

Капитан де Тревиль, знающий о солдатской службе все — от интриг и до того, как ломит и крутит боль в спине после дня, проведенного в седле, дал мушкетерам, ездившим в Компьен, сутки отдыха.

Казалось бы, вот когда можно отоспаться, отлежаться. Так нет — за те полчаса, что провел д'Артаньян во дворце, сопровождая туда маршала д'Эстре с треклятой шкатулкой, несколько милых, любезных, всегда готовых сказать гадость ближнему своему, придворных дам шепнули ему, что у короля новая пассия, что он проводит в разговорах с нею три-четыре часа, и что это — та самая девушка, в судьбе которой, кажется, принимает участие лейтенант…

Черт бы их побрал! Пока д'Артаньян выслушивал их ядовитое щебетание, он искусал себе ус, порвал от ярости кружева на манжетах форменного платья и, вернувшись домой, не мог заснуть. Он еще и сам до конца не признался себе, что любит Марго, а весь двор, оказывается, знает об этом!

И все-таки он любил ее.

Любил совсем не так, как случалось ему за те пять лет, что прошли со времени гибели Констанции, когда он снисходительно позволял любить себя. И даже не так, как любил Констанцию, — что греха таить, ту женщину он вожделел, готов был горы свернуть ради нее или ради свидания с ней. Любовь пришла потом, когда он уже свернул горы, а ее украли у него…