Роберт Стивенсон - Похищенный. Катриона (Романы)

- Так как я вскоре лишусь моего чудного наставника…- начал я.

- Вот это галантнейший комплимент,- перебила она с реверансом.

- …то мне хотелось бы спросить вот о чем,- продолжал я.- Могу ли я задать девушке вопрос, согласна ли она выйти за меня?

- А по-вашему, вы можете жениться на ней без него? - заметила она.- Или подождете, пока она вас сама об этом не спросит?

- Я вижу, вы не способны быть серьезной,- сказал я.

- В одном я очень серьезна, Дэвид,- ответила она.- Я всегда буду вашим другом.

Когда утром на следующий день я вскочил в седло, три барышни и тетушка стояли у окна, из которого мы когда-то вместе смотрели на Катриону, и все они после слов прощального привета махали мне вслед платками. Я знал, что одна из четырех искренне жалеет о моем отъезде. И при мысли об этом, при воспоминании, как три месяца назад я впервые подошел к их двери, мое сердце исполнилось грусти и благодарности.

Корабль стоял на одном якоре в отдалении от пристани, и пассажиры должны были добираться туда на яликах, что, впрочем, не составляло особого труда, так как день был совершенно безветренный, хотя и очень холодный, облачный, а над водой колыхались полосы тумана. Этот туман совершенно заслонил корпус корабля, когда мы приблизились к нему, но высокие мачты были открыты взгляду, и солнечные блики пробегали по ним, точно отблески огня. Оказалось, что это купеческое судно, очень вместительное, но с довольно тупым носом и глубоко осевшее в воде под тяжестью груза: соли, соленой лососины и прекрасных белых льняных чулок для голландцев. Шкипер, некий Сэнг (если не ошибаюсь, из Лесмахего), добродушный старый моряк, встретил меня очень приветливо и тотчас вернулся к своим хлопотам. Я оказался первым пассажиром и принялся в одиночестве прохаживаться по палубе, любуясь видом и гадая, каким окажется обещанный мне прощальный привет.

Весь Эдинбург и Пентлендские холмы вставали в сияющей дымке высоко надо мной, время от времени погружаясь в тени облаков. Но лишь печные трубы Лита поднимались над туманом, воду же белая пелена закрывала вовсе. Из-за этой непроницаемой завесы вскоре донесся скрип уключин, а затем, словно из дыма над пожарищем, появилась лодка. На корме сидел сурового вида мужчина, кутавшийся от холода в плащ, а рядом с ним я увидел высокую, стройную, прелестную девичью фигуру, и сердце у меня остановилось. Я только-только успел вздохнуть и приготовиться встретить ее, едва она поднимется на борт, улыбкой и самым лучшим моим поклоном, много изящнее того, который я несколько месяцев назад отвесил ее милости. Бесспорно, мы изменились оба - она, казалось, подросла, как юное деревце, и обрела милую застенчивость, очень ей шедшую. Словно она стала больше ценить себя, свою женственность. К тому же и ее, как меня, коснулась рука той же волшебницы - мисс Грант отполировала нас обоих.

Из наших уст вырвался почти один и тот же возглас: я решил, что она приехала на корабль попрощаться со мной, а она подумала, что я добился разрешения повидать ее перед разлукой. Но тут же мы поняли, что нам предстоит плыть в Голландию вместе.

- Но почему Барба мне ничего не сказала! - воскликнула Катриона и вспомнила, что ей было вручено письмо со строгим условием распечатать его только на корабле. В письмо было вложено следующее послание ко мне:

Дражайший Дэви! Как показался вам мой прощальный привет? Запечатлели вы поцелуй? Или попросили разрешения? Я уже собралась подписаться здесь, но это могло бы затуманить смысл моего вопроса. Да и ответ я знаю заранее. А потому закончу полезным советом: не будьте чересчур робки, «о, бога ради, не напускайте на себя развязность. Хуже для вас ничего быть не может. Засим остаюсь вашим добрым другом и наставницей.

Барбара Грант.

Я написал короткий ответ, выражая свою благодарность, на листке, который вырвал из записной книжки, сложил его вместе с записочкой, запечатал их моим новым перстнем с гербом Бальфуров и отдал слуге Престонгрейнджа, дожидавшемуся в моей лодке.

После этого мы могли опять поглядеть друг на друга, чего целую минуту не делали, а затем, подчиняясь взаимному порыву, вновь обменялись рукопожатием.

- Катриона! - сказал я, словно моя способность говорить исчерпывалась этим словом.

- Значит, вы рады снова со мной увидеться? - спросила она.

- По-моему, это лишние слова,- ответил я.- Наша дружба так глубока, что нам не требуется произносить речи по подобным поводам.

- Правда же, Барбе в целом мире нет подобной! - воскликнула она.- Я даже вообразить не способна, как можно быть такой красивой и такой прямодушной!

- И тем не менее Альпин интересовал ее не больше капустной кочерыжки! - заметил я.

- Это она только так говорила! - возразила Катриона.- Но она взяла меня под защиту и нежно заботилась обо мне ради этого имени и ради благородства той крови, которая течет в нас обеих.

- Нет, я вам объясню почему,- сказал я.- Лица у людей в нашем мире самые разные. Вот лицо Барбары: все должны им любоваться и считать ее прекрасной, бесстрашной, веселой девушкой. И вот ваше лицо - совсем другое… Насколько другое, я постиг только сегодня. Вы себя видеть не можете, а потому не поняли, что она взяла вас под защиту и нежно заботилась о вас ради вашего лица. И любой человек поступил бы так же.

- Любой?

- Любой человек в мире.

- А, так вот почему солдаты в Замке меня заперли! - воскликнула она.

- Барбара научила вас смеяться надо мной,- заметил я.

- Она научила меня не только этому. От нее я узнала о мистере Дэвиде очень много - все, что можно сказать о нем плохого, а также порой и не самого плохого,- добавила она с улыбкой.- Она мне рассказала о мистере Дэвиде все-все, кроме того, что он плывет на этом же самом корабле. А почему вы уезжаете?

Я объяснил.

- Ну что же,- сказала она.- Несколько дней мы проведем вместе, а потом, наверное, распрощаемся навсегда! Отец ждет меня в месте под названием Хеллевутслейс, а оттуда мы отправимся во Францию и будем жить там в изгнании, как и вождь нашего клана.

- А! - только и мог произнести я, так как при одном упоминании Джеймса Мора у меня пропадал голос.

Она тотчас же это заметила и догадалась о некоторых моих мыслях.

- Одно я должна вам сразу сказать, мистер Дэвид,- начала она.- По-моему, двое людей из нашего рода поступили с вами не слишком хорошо. Один - Джеймс Мор, мой отец, а второй - лэрд Престонгрейнджа. Престонгрейндж сам объяснил свои проступки, или за него это сделала его дочь. Но в оправдание Джеймса Мора, моего отца, я могу сказать вот что: он томился закованный в темнице, он честный бесхитростный солдат, бесхитростный джентльмен из горного клана и никак не мог разобраться в их уловках. Но если бы он догадался, что из этого выйдет вред для такого благородного молодого человека, как вы, то предпочел бы лучше умереть. И во имя дружбы прошу вас простить моего отца и всю нашу семью за эту ошибку.