Роберт Стивенсон - Похищенный. Катриона (Романы)

Мне кажется, ничего прекраснее я в жизни не видел. Прозрачный сумрак в провале переулка не мешал взгляду, закопченные стены были совсем черными, а из-за решетки мне улыбались два личика - мисс Грант и Катрионы.

- Ну вот! - сказала мисс Грант.- Я хотела, чтобы она увидела вас таким же нарядным, как девушка в Лайм-килисе. Я хотела, чтобы она увидела, каким я сумела вас сделать, когда взялась за это серьезно.

Тут я вспомнил, что утром она очень придирчиво оглядывала мой костюм, и полагаю, не менее заботливому осмотру подвергся и туалет Катрионы. При всем своем веселом нраве и здравом смысле мисс Грант придавала красивым тряпкам чрезвычайную важность.

- Катриона! - с трудом выговорил я.

Но она не произнесла ни слова, а только помахала мне рукой, улыбнулась, и ее увели от решетки.

Едва она исчезла, как я бросился к двери, но она оказалась запертой. Оттуда - к мисс Рамсей, умоляя дать мне ключ. Но старушка была тверда, как скала. С нее взяли слово, объяснила она и посоветовала мне быть умницей. Выломать дверь было невозможно, не говоря уж о том, что благовоспитанные люди дверей не выламывают. Выпрыгнуть из окна тоже было невозможно, потому что комната находилась на верхнем этаже. Мне оставалось только повиснуть на подоконнике и ждать, когда они выйдут в переулок. Но увидел я только их макушки над кругом юбок, точно горошины на подушечках для булавок. И Катриона даже не бросила вверх прощального взгляда - мисс Грант (как я узнал позднее) помешала ей, сказав, что люди, когда на них смотрят сверху, выглядят очень смешно.

На обратном пути, едва обретя свободу, я упрекнул мисс Грант за жестокость.

- Мне очень жаль, что вы недовольны,- ответила она смиренно.- А я-то радовалась! Выглядели вы гораздо лучше, чем я опасалась. Выглядели вы в этом окне - только не возгордитесь! - настоящим красавцем. Не забудьте, что ваши ноги были от нее заслонены,- добавила она, словно желая меня утешить.

- Да оставьте же мои ноги в покое! - вскричал я.- Они не больше, чем у всех и каждого!

- И даже меньше, чем у некоторых,- добавила она.- Но подобно библейским пророкам я изъясняюсь притчами.

- Теперь меня не удивляет, что их так часто побивали камнями! - заметил я.- Но вы, бессердечная девица, как вы могли так поступить? Подразнить меня кратким мгновением?

- Любовь подобна простым смертным и нуждается в пище,- объяснила она.

- Ах, Барбара, дайте мне повидать ее по-настояще-му! - умоляюще сказал я.- Вы же можете это устроить.

Вы видитесь с ней, когда хотите. Так подарите мне полчаса.

- Кто ведет эту любовную интригу? Вы или я? - спросила она, а когда я продолжал настаивать, прибегла к убийственному средству - передразнила голос, каким я произнес имя Катрионы. И тем же способом еще несколько дней держала меня в покорности.

О прошении на имя короля никаких известий не приходило - во всяком случае, мне. Быть может, Престонгрейндж и его светлость верховный судья и слышали что-то, но замкнули свои уши и промолчали, а широкая публика так ничего и не узнала. И в свой срок, восьмого ноября, злополучный Джеймс Гленский был повешен в Леттерморе под Баллахулишем.

Такова была развязка моей причастности к политике! Невинные люди погибали до Джеймса и, вероятно, будут погибать, вопреки всей нашей мудрости, до скончания времени. И до скончания времен молодые люди, еще не привыкшие к лживости жизни и умудренных опытом людей, будут восставать против этого, как восставал я, и принимать героические решения, и бросаться очертя голову навстречу бедам, а события будут отшвыривать их в сторону и идти своим чередом, как армия в походе. Джеймса повесили, а я гостил у Престонгрейнджа и был благодарен ему за отцовскую заботливость. Его повесили, а я - вы подумайте! - встретив мистера Саймона на мосту, поспешил снять перед ним шляпу, как мальчишка перед учителем. Его повесили обманно и противозаконно, но мир продолжал заниматься своими делами, и ничто ни на йоту не изменилось, а злодеи этой гнусной драмы были добропорядочными, благожелательными, почтенными отцами семейства, ходили в церковь и принимали причастие!

Но я близко увидел мерзость, которую они называют политикой, увидел ее с изнанки, где все - чернота и мертвые кости, и навсегда излечился от желания ею заниматься. Простая, тихая, уединенная дорога - вот что манило меня теперь, где над моей головой не будут нависать опасности, а совесть - подвергаться соблазнам. Ведь при взгляде назад становилось ясно, что показал я себя не так уж и хорошо - после множества благородных речей и приготовлений не добился ровнехонько ничего.

Двадцать пятого числа того же месяца из Лита должен был отплыть в Голландию корабль, и мне внезапно посоветовали отправиться на нем в Лейден. Престонгрейнджу я, разумеется, сказать ничего не мог: и так уж слишком долго пользовался я его кровом и столом. Но с его дочерью я не стал сдерживаться - сетовал на судьбу, изгоняющую меня из родной страны, и заверял ее, что в последнюю минуту откажусь ехать, если она не поможет мне проститься с Катрионой.

- Но разве я не дала вам совета? - осведомилась она.

- Дали,- ответил я.- И я помню, скольким уже вам обязан. Как и то, что меня просили во всем вас слушаться. Но признайте, порой вы бываете так веселы, что вам трудно доверять всецело.

- Ну хорошо,- сказала она.- В девять часов утра будьте на борту. Корабль отплывает после часа. Лодку не отсылайте, и если останетесь недовольны моим прощальным приветом, можете вернуться на берег и искать Катрин.

Ко всем моим дальнейшим мольбам она осталась глуха, и мне пришлось довольствоваться этим обещанием.

Наконец наступил день нашего расставания. Мы были теперь так близки, так свободно держались друг с другом, я стольким был ей обязан, что мысль о том, каким образом следует мне проститься с ней, не давала мне уснуть, как и о чаевых, которые мне предстояло раздать слугам. Я знал, что она считает меня увальнем, и мне хотелось подняться в ее мнении. К тому же после стольких изъявлений дружбы с обеих сторон (и, я надеялся, искренних) чинный поклон выглядел бы слишком холодным. А потому, собравшись с духом и подготовив вступительные слова, я, когда мы остались наедине в последний раз, довольно смело попросил разрешения обнять ее на прощание.

- Вы непонятным образом забываетесь, мистер Бальфур! - заявила она.- Не помню, чтобы я дала вам право так злоупотреблять нашим знакомством!

Я замер перед ней, как сломавшиеся часы, не зная, что думать (а что сказать - и подавно), как вдруг она обняла меня за шею и звонко поцеловала.

- Немыслимый вы чудак! - воскликнула она.- Неужто вы думали, что я допущу, чтобы мы расстались как чужие? Хотя я с вами и пяти минут не могу остаться серьезной, вы не должны думать, будто я вас не люблю. Стоит мне взглянуть на вас, и я вся - любовь и смех! А теперь, для довершения вашего образования, выслушайте совет, который вам скоро понадобится. Никогда не задавайте женщинам таких вопросов. Они не могут не ответить «нет!». Господь еще не сотворил девушки, которая сумела бы устоять перед таким соблазном. Богословы полагают, что таково проклятие Евы: она не произнесла этого слова, когда Сатана преподнес ей яблоко, а потому ее дщери ничего другого сказать не в состоянии.