Уилбур Смит - Ярость

– «Если можешь с достоинством встретить и катастрофу» [60] Строка из стихотворения Редьярда Киплинга «Rewards and Fairies» («Награды и феи»), 1910 г. , – процитировала Сантэн и весело рассмеялась; голос ее лишь чуть дрожал. – А теперь, chеri, открой бутылку шампанского. Единственное средство от бед, предсказанных Киплингом.

Шаса вошел в свой кабинет в парламенте и с сожалением осмотрел его. Пять лет это был его кабинет. А теперь придется упаковать книги, мебель и картины; панели и ковры он оставит в дар государству. Он надеялся внести гораздо больший вклад; поморщившись, он в последний раз сел за свой стол и попытался понять, где ошибся и что можно было бы сделать, если ему позволят. Зазвонил телефон на столе. И Шаса поднял трубку до того, как взяла свою секретарша в приемной.

– Говорит секретарь премьер-министра, – услышал Шаса и на мгновение подумал, что речь о покойном, а не о его преемнике.

– Премьер-министр хотел бы увидеться с вами, как только вам будет удобно.

– Конечно. Приду немедленно, – ответил Шаса и, кладя трубку, подумал: «Итак, он хочет лично выгнать меня».

Фервурд заставил его ждать всего десять минут, и, когда Шаса вошел в его кабинет, встал из-за стола и извинился.

– Прошу прощения. Очень занятой день.

Шаса улыбнулся такой мягкой характеристике. Улыбка не была принужденной, потому что Фервурд использовал все свое незаурядное обаяние, говорил мягко и ласково, без тех резких интонаций, какие звучали в публичных выступлениях, и на самом деле вышел из-за стола и по-дружески пожал Шасе руку.

– Я непременно должен поговорить с вами, как говорил уже со всеми членами своего кабинета.

Шаса так сильно вздрогнул, что отнял руку, и они уставились в лицо друг к другу.

– Я никому не отдал портфель министра горной промышленности, и, конечно, нет человека, лучше подходящего для этой работы, чем вы. Мне нравились ваши выступления в старом кабинете. Вы знаете, о чем говорите.

– Не стану делать вид, что не удивлен, господин премьер-министр, – негромко сказал Шаса, и Фервурд усмехнулся.

– Хорошо иногда быть непредсказуемым.

– Почему? – спросил Шаса. – Почему я? – Фервурд наклонил голову набок характерным красноречивым жестом, но Шаса настаивал: – Я знаю, господин премьер-министр, вы предпочитаете говорить прямо, поэтому скажу. У вас нет причин считать меня союзником.

– Это верно, – согласился Фервурд. – Но мне не нужны льстецы и подхалимы. Их у меня достаточно. Я принял во внимание, что ваша работа жизненно важна для благосостояния нашей страны и что никто не сможет делать ее лучше. Я уверен, мы научимся работать вместе.

– Это все, господин премьер-министр?

– Вы сами упомянули, что я люблю говорить прямо. Что ж, это не все. Вы, вероятно, слышали мое первое выступление в качестве премьер-министра, в котором я призвал объединить две части нашего белого населения, слышали мой призыв к бурам и британцам забыть старую вражду и общими усилиями создавать республику. Как бы это выглядело, если бы на следующем вздохе я выгнал из своего правительства единственного англичанина?

Оба рассмеялись, и Шаса покачал головой.

– В вопросе о республике я буду противостоять вам, – предупредил он и на мгновение словно сквозь щель увидел холодную, цельную суть человека, который никогда не склонится к противоположному мнению, но щель тут же закрылась, и Фервурд усмехнулся.

– Тогда мне придется убедить вас, что вы ошибаетесь. А тем временем вы будете моей совестью – как звали того героя диснеевского фильма?

– Какого именно?

– Фильма о кукле – Пиноккио. Как там звали сверчка?

– Сверчок Джимми, – сказал Шаса.

– Да, а тем временем вы будете моим сверчком Джимми. Принимаете задание?

– Мы оба знаем, что это мой долг, господин премьер-министр.

Говоря это, Шаса цинично подумал: «Разве не примечательно, что, когда диктует честолюбие, долг тут же его поддерживает?»

В этот день они ужинали не дома, но Шаса, как только переоделся, зашел к Таре, чтобы рассказать ей новость.

Он объяснял причины, по которым принял предложение, а она наблюдала за ним в зеркале. Ее лицо оставалось спокойным, но в голосе звучало еле заметное презрение, когда она сказала:

– Рада за тебя. Я знаю, ты этого хотел, и знаю, что за новыми хлопотами, ты вряд ли заметишь, что я уехала.

– Уехала? – переспросил он.

– Наш договор, Шаса. Мы договорились, что я могу уезжать ненадолго, когда захочу. Конечно, я вернусь – это тоже часть нашего договора.

Он почувствовал облегчение.

– Куда ты поедешь – и на сколько?

– В Лондон, – ответила она. – На несколько месяцев. Хочу прослушать курс археологии в Лондонском университете.

Она пыталась скрыть невероятное, восхитительное возбуждение. Только сегодня, сразу после объявления состава нового кабинета, она получила весточку от Молли. Мозес наконец послал за ней, и она уже купила Бенджамину, Мириам и себе билеты на «Пенденнис-Касл» до Саутгемптона. Она отвезет ребенка к отцу.

Отплытие почтового парохода – значительное событие для жителей портового города, и его отмечали все независимо от положения в обществе. Палубу заполнял шумный народ. Бумажные ленты соединяли корабль с причалом разноцветной паутиной, которую раскачивал юго-восточный ветер. Негритянский оркестр на причале соперничал с корабельным оркестром на палубе, и любимой старой «Алабаме» Кейпа отвечала «Да хранит вас Бог до нашей новой встречи».

Шасы не было. Он улетел в Китовый залив, потому что на консервной фабрике возникли непредвиденные осложнения. Не было и Шона: он сдавал экзамены в «Академии Костелло», но Блэйн и Сантэн привели остальных детей проводить Тару в плавание.

Они стояли небольшой семейной группой, окруженные толпой, каждый держал ленту и махал ею Таре, которая стояла на палубе А первого класса. Когда между кораблем и причалом появился просвет, загремели фанфары. Ленты начали рваться и падать в темную воду внутренней гавани. Буксиры развернули нос корабля к выходу из гавани, и гигантский винт взбил воду в пену, выводя корабль в Столовый залив.

Тара легко побежала по трапу к своей каюте. Она не сильно возражала, когда Шаса настоял на замене ее туристского класса на первый.

– Дорогая, на борту будут наши знакомые. Что они подумают, если моя жена будет плыть третьим или четвертым классом?

– Не третьим и четвертым, Шаса, – туристским.

– Все, что ниже палубы А, – четвертый класс, – заявил он, и на сей раз Тара обрадовалась его снобизму: в каюте первого класса Бен будет принадлежать только ей. Если бы она с цветным ребенком вышла на палубу, это вызвало бы всеобщее любопытство. Как заметил Шаса, за Тарой на борту будут наблюдать, и известия полетят к Шасе, как голуби домой. Однако Мириам Африка добродушно согласилась надеть платье служанки и создавать прикрытие, изображая во время плавания горничную Тары. Муж неохотно, но отпустил ее с Тарой в Англию, хотя это плачевно отразилось на его собственном домашнем хозяйстве. Тара щедро компенсировала неудобства, и Мириам явилась на борт с ребенком, зарегистрированным как ее собственный.