Анатолий Ковалев - Отверженная невеста

— Надеюсь, Алекс, ты не упустишь эту певчую птичку, — напутствовал его многозначительной улыбкой император.

— Не беспокойся, Никс, — качнул головой Бенкендорф, — из моей клетки она не выпорхнет…

После первого акта Глеб, дежуривший все это время в уборной примадонны, встретил возвратившуюся со сцены Каталину шутливой похвалой:

— Однако ты меня удивила, сестрица! Голос у тебя и впрямь недурен…

Обычно скупой на восторги и похвалы, он с трудом выдавил из себя этот комплимент, но певица его не оценила.

— Оставь, оставь, братец, — отмахнулась она с раздраженным видом. — Публика принимает холодно. Императорская ложа пуста… Марселина! — крикнула она служанке. — Запри дверь, встань снаружи в коридоре и никого не впускай!

— Ну, а ЭТОТ здесь?

Каталина сразу поняла, кого он имеет в виду, и ее лицо окончательно омрачилось.

— Здесь, — сквозь зубы произнесла она. — И возможно, сейчас явится сюда.

В ее глазах застыла тоска жертвы, обреченной на заклание, девушка нервно теребила и сгибала веер, рискуя его сломать. А Глеб не сводил взгляда с ее платья, греческой туники небесно-голубого цвета. Античная мода в начале девятнадцатого века была популярна в Европе, и в гардеробе его матушки имелось похожее платье. На миг он будто провалился в прошлое и увидел маменьку в Тихих Заводях. Она сидела прямо на траве, прислонившись спиной к стволу дерева, и читала ему сказки Гофмана. Он лежал, положив голову ей на колени, и внимал тихому, любимому голосу…

— Не нравится мне твой вид, сестрица. — Глеб раскрыл докторский саквояж, с которым никогда не расставался. — Выпей-ка еще бальзамчику!

— Лучше бы ты мне яду налил! — выпалила вдруг она.

Рука доктора дрогнула, и он, наливая бальзам в бокал, уронил несколько багровых капель на белую скатерть. Темно-красные пятна, тут же расплывшиеся на ней, выглядели как кровь.

— Сударыня, к вам господа офицеры! — скрипучим голосом сообщила через дверь Марселина. — Впустить?

— Молодые или старые? — поинтересовалась певица.

— Совсем еще юнцы! — с неожиданной кокетливостью хихикнула пожилая француженка.

— Впусти! — разом повеселев, приказала Каталина.

Глеб, не желая ни с кем встречаться, удалился за ширму, прихватив с собой саквояж. Оттуда, в щель между створками, он мог наблюдать за происходящим в артистической уборной.

Первым на пороге возник невзрачный молодой человек, коренастый, невысокого роста, с жидкими волосами цвета пшеницы. Его шевелюра уже кое-где поредела и образовала на лбу порядочную залысину, состарив юношу лет на десять. Хороши у офицера были только большие серые глаза, излучавшие в данную минуту восторг и преклонение.

— Прапорщик кирасирского полка Ростопчин, — представился он по-французски, поклонившись и вручив приме Неаполитанской оперы роскошный букет алых роз.

Следом за ним в дверь, нагнувшись, вошел другой кирасир, в мундире штабс-капитана, высокий, статный, с красивым открытым лицом. Его каштановые кудри, свободно падавшие до плеч, и глаза редкого изумрудного оттенка показались девушке знакомыми. И еще до того, как он, представившись, вручил ей куда более скромный букет белых роз, Каталина узнала Бориса Белозерского.

Комплименты, бурно расточаемые молодым Ростопчиным, она пропустила мимо ушей. Певица, не отрываясь, смотрела на Бориса, вконец его смутив. Борис не узнавал ее. Самая долгая память у любящего сердца, а он никогда не любил смуглую непоседливую девочку, певшую при нем колыбельные песни своей кукле. Он знал, что где-то существует юная графиня Обольянинова, но что графиня эта, взяв псевдоним, нынче поет в опере, даже предположить не мог. Чтобы не встречаться взглядом с горящими черными глазами примадонны, штабс-капитан уставился на полный бокал, налитый Глебом, и поинтересовался, не слишком бойко выговаривая французские слова:

— Мы помешали вам? Вы, вероятно, собирались перекусить в антракте? Я слышал, многие артисты так делают. Пение очень утомляет…

— Я не перекусываю во время представлений, я слишком волнуюсь для того, чтобы чувствовать голод. А это не вино, — Каталина тщетно искала его взгляда, — это бальзам для… голоса. Господа, — неожиданно обратилась она к офицерам по-русски, — вы можете говорить на своем родном языке. Я родилась в Одессе и все прекрасно понимаю.

— Не только прекрасно понимаете, но и говорите почти без акцента! — восхитился прапорщик Ростопчин.

— Немногие русские дамы умеют так же хорошо говорить, как вы! — подхватил Белозерский.

— А куда вы направитесь после Петербурга, если не секрет? — Граф Андрей ласкал взглядом красавицу, даже не собираясь скрывать охвативших его пламенных чувств.

— Предполагается несколько спектаклей в Царском Селе, — сообщила она.

— В Царском также намечается бал-маскарад по случаю возвращения государя императора из Финляндии, — припомнил князь Борис.

— В таком случае, я заранее вас ангажирую на тур мазурки! — возбужденно воскликнул Ростопчин. — Нет, на два тура!

— Не откажите оставить и за мной два тура вальса, — добавил Белозерский.

Глеб, все это время скрывавшийся за ширмой, кусал губы. Его до крайности взволновало присутствие брата, которого он не видел целых семнадцать лет. Они расстались еще детьми и поддерживали связь только редкой перепиской. Однако над Глебом висела угроза Обольянинова — не раскрывать инкогнито под страхом смерти. «Будь он проклят со своим шпионством!» — мысленно твердил Глеб, переполняясь ненавистью к графу и презрением к себе.

Тем временем, получив от Сильваны Казарини согласие танцевать с ними на балу, молодые люди откланялись.

Спектакль закончился при непрерывных овациях. Теперь в уборной примадонны и в примыкающем к ней коридоре толпились не только офицеры, но и господа в штатском. Комната утопала в цветах, в ней стоял неразборчивый гул многих голосов — гул растревоженного пчелиного улья. Каталина за считаные минуты получила в свой адрес тысячи восторженных комплиментов. Ее сравнивали с самыми выдающимися оперными певицами современности — Джудитой Пастой и Генриеттой Зонтаг. Девушка, поворачиваясь во все стороны, отвечая всем сразу и не разбирая имен и лиц, принимала поздравления. Двое-трое богатых аристократов рискнули пригласить примадонну отужинать в ресторане, в самой великосветской компании, но она отказала, не давая себе труда обидеться или рассердиться. «Нет, нет, господа! — восклицала она, картинно поднося пальцы к вискам. — Мне необходимо отдохнуть в тишине. Я совершенно разбита после спектакля!»

В театре она была королевой, а дома ее ждал унизительный допрос. Венсенн рвал и метал, не понимая, как могло случиться, что «рыбка не клюнула» на столь соблазнительную приманку.