Елена Долгова - Камень ацтеков

— У нее была лихорадка. Еще там, в лагере Кэллоу, я заметил на лице девушки первые следы…

— Ты ее лихорадка, Питер.

Баррет вылез из гамака и сел на лавку, пытаясь справиться с накатившей злостью.

— Хорошо. Если дело обстоит так, то мы квиты. Ты спас мою шкуру, я собираюсь спасти твою. Как только галеон бросит якорь, наши пути расходятся. Раз я тебе не нужен и даже опасен, то клятва утратила силу.

Эрнандо заворочался в своем гамаке.

— Возможно… Возможно, я приму такое решение. Только у тебя впереди встреча с веракрусским судом. Не очень-то обольщайся, Питер, тебе ведь не поверили. Этот хитрец капитан не доверяет до конца никому — ни мне, ни тебе…

Баррет нахмурился, по-новому оценивая мутную серую окраску талисмана.

События не заставили себя долго ждать. В гавани Веракруса Баррета арестовали прямо на берегу, возле роскошных пальм, под крики пестрых беззаботных птиц и шелест морского бриза. Ланда тут же исчез. К казематам Сан-Хуана арестанта доставили в каноэ и под конвоем. С тех пор прошло три недели строгого одиночества, иногда англичанину казалось, что исчезновение Эрнандо было вовсе не ударом судьбы, а скорее ее подарком. Пропажа главного свидетеля безнадежно тормозила судебный процесс.

Первое время Баррет пытался отмалчиваться — иногда это получалось убедительно. Через три дня безмолвия его перестали кормить.

Он кричал по-кастильски, выбирал слова попроще и поэнергичнее, стучал кулаком в стену и по решетке.

Невысокий солдат с мышиным взглядом слушал эти крики, иногда широко и радушно улыбался, изображая непонимание.

Еще через пять дней обессилевший от голода Баррет заговорил по-английски.

В этот вечер ему принесли ужин. Кукурузная каша оказалась недоваренной и слегка горчила от какой-то приправы.

«Пусть узнают, что я англичанин, им все равно не доказать, что я пират. Потому что… да потому что Ланда исчез, и нет свидетелей».

Испанский чиновник явился на следующий день, он держался сухо, высокомерно и не скрывал презрения, слушая наскоро составленные «объяснения» Баррета. Оба понимали взаимную ложь. Пятно плесени на стене к тому времени изрядно подросло. Жара и проливной дождь хорошо уживались вместе.

Две недели прошли относительно спокойно — чиновник оставался почти вежлив, Баррет изолгался окончательно.

Еще через день решетчатая дверь с лязгом отворилась. Баррет шел перед своим конвоиром, жадно отыскивая путь к спасению. Коридор тянулся на запад, лестница, устроенная в стене, — вниз. Методы следствия в испанских колониях не вызывали особых надежд.

Питер нарочито отстал, получил удар в спину, пошатнулся напоказ и, будто бы случайно повернувшись, пнул сторожа в живот. Тот охнул и упал на глинобитный пол. Англичанин бросился к ближнему окну — оно оказалось забранным решеткой. Железа не пожалели — прутья получились толстыми, их концы глубоко забили в камень.

— Стреляйте по нему! — вопил кто-то по-кастильски.

Баррет тесно прижался к кирпичной стене.

— Не стоит тратить порох, — отозвался вальяжный голос. — Этот человек не вооружен, к тому же пиратов следует не награждать пулями, а сохранять в целости для эшафота… Эй, бешеный, сдавайся… У тебя ничего не вышло. Отсюда никто никогда не убегает.

— Я буду первым. Люблю мушкетные пули.

Грубые голоса неистово захохотали.

— Ты мне нравишься. Каков наглец!

— Да какой уж есть…

— Вернись обратно в камеру по-хорошему. Мы можем надолго отложить допрос.

Баррет заколебался — его слишком явно соблазняли возможностью отсрочки.

— Врешь.

— Ты слишком недоверчивый. Твоя голова у нас на прицеле. Решайся сам — у тебя еще осталось несколько мгновений.

Печально богохульствуя в душе, Баррет сам поплелся обратно в камеру. Решетка с потеками ржавчины тут же захлопнулась за его спиной, уже знакомый солдат-мышь с юркими глазами привычно уселся по ту сторону…

— И это все?

…Обладатель вальяжного голоса оказался не только хитрецом, но еще и мстительной скотиной. Среди ночи Баррета разбудили толчком в бок и отвели — но не в самый нижний ярус каземата, а в узкий, словно ступка, застенок, в котором кое-как получилось расположиться сидя. Стены были со всех сторон, они нависали и давили. Баррет задрал голову — в потолке карцера черным оком зияла дыра. Через минуту из нее упала первая капля.

— Что за черт. Тут и так сыро.

Капли полились чаще, превращаясь в струйку, лужа быстро увеличивалась в узком пространстве от стены до стены. Вода, впрочем, в карцере не застаивалась, а понемногу уходила в отверстие, проделанное в полу. Теперь влага текла по волосам и лицу Баррета, размеренные удары брызг медленно доводили его до исступления.

— Эй, перестаньте!

Ответа не было.

Он попытался пригнуть шею и убрать голову в сторону, но мешала теснота и неудобная, скорченная поза. Капли все так же катились и катились одна за другой. Баррет зачем-то считал их, а потом потерял счет. Частицы воды стали свинцовыми шариками, очередной удар вызывал нестерпимую боль в макушке. Потом они исчезли — англичанин понял, что вернулся в Картахену и снова слышит колокольный звон. Глубокий размеренный гул всякий раз длился очень долго.

— Сеньорита Лусия, пожалуйста, закройте окно…

Сармиенто, лукаво усмехаясь, отвернулась. Все это продолжалось бесконечно, несколько лет, гораздо дольше, чем хотелось бы Баррету. Под конец он принялся мечтать о смерти — это были очень приятные ласковые мысли, но они совсем не держались под разбитым черепом, их разгоняли размеренные удары.

…Когда солдат открыл дверь застенка, под ноги ему хлынула застойная лужа. Страж брезгливо отряхнул сапог.

— Mierda! [12] Дерьмо! (исп.) Опять засорилось сливное отверстие.

Недвижимый Баррет полусидел-полулежал, его висок до сих пор прижимался к сырой стене.

— Умер? — тихо спросил недавно принятый помощник тюремщика.

— Живехонек! Он пробыл тут не очень долго — ты ведь знаешь, Хосе, что у меня есть хорошие большие песочные часы. Лейтенант не приказывал убивать — он просто велел сбить спесь с негодяя.

— Что теперь?

— Придется навести тут порядок. Надо было заставить англичанина раздеться — теперь от его лохмотьев повсюду останется лишняя сырость…

Баррет очнулся в своей прежней камере, ничком на повлажневшей циновке. Ноги оказались закованными в кандалы. Болели мокрые виски, дрожали все мышцы. Почему-то шатался один зуб. («Били они меня, что ли?») Возле пальцев бессильно распластанной руки неподвижно сидел лягушонок. Глаза гада отливали зернами золота.

— Вот гребаные рогоносцы!

Вместо крика получился шепот. Тогда Баррет откашлялся как следует и повторил все сначала — на этот раз получилось довольно громко. Лягушонок испугался и, подволакивая брюхо, убрался куда-то в угол. Вокруг стояла равнодушная тишина. Судя по ней, над гаванью и островом прекратился проливной дождь. Непогода утихла, немного спустя за окном беззаботно загалдели птицы.