Елена Первушина - Фавориты императорского двора. От Василия Голицына до Матильды Кшесинской

А. Горностаев. Коттедж. 1847 г.

Коттедж — это действительно не дворец для дипломатических приемов, это роскошная вилла для частной жизни императорской семьи. Здесь множество балконов и террас, на которых можно пить чай или завтракать. «Были чудные цветы и очень хорошие фрукты», — вспоминает о завтраках в Коттедже Анна Тютчева.

Э. Tay. Гостиная во дворце Коттедж

Э. Tay. Кабинет императора Николая I в Коттедже. 1855 г.

Но такая скромная и мирная жизнь «в простоте, на лоне природы» на деле оборачивалась громоздким придворным ритуалом: огромным спектаклем, где у каждого была своя роль, зачастую трудная и скучная.

Анна Тютчева рисует яркую картинку «александрийских будней» — повседневной жизни этой семейной резиденции. С утра «на высочайшем уровне» принимается решение, в каком из парковых павильонов императрица сегодня будет пить утренний кофе. Туда немедленно отправляется большой запряженный фургон, нагруженный кипящим самоваром и корзинами с посудой и с булками. Одновременно в резиденции великих князей и княгинь отправляются гонцы, чтобы оповестить августейших детей о месте всеобщего сбора. Через несколько минут великие князья в форме, великие княгини в туалетах, в сопровождении своих детей и многочисленной свиты отправляются к намеченной цели… «Надо признать, что в ту эпоху русский двор имел чрезвычайно блестящую внешность. Он еще сохранял весь свой престиж, и этим престижем он был всецело обязан личности императора Николая», — пишет Анна Тютчева в своих мемуарах.

Один раз в году ворота парка «Александрия» открывались для всех: это было в начале июля — в день рождения Александры Федоровны. Тысячи людей стекались на петергофский праздник со всех окрестностей Петербурга. Публика и народ располагались бивуаком по всему саду; тут и палатки, навесы, столы, стулья, скамейки, койки. Государь и государыня всегда объезжали этот импровизированный лагерь; останавливались, разговаривая с народом и публикой.

Праздник начинался 1 (13) июля, в сам день рождения, службой в дворцовой церкви и парадом перед дворцом Кавалергардского ее императорского величества полка. Далее следовал праздничный обед. Вечером в парке зажигали иллюминацию, и вся императорская семья, сопровождаемая Двором, выезжала на экипажах и линейках для прогулки по парку. На всем пути экипажи приветствовали толпы народа.

В. Садовников. Придворный выезд из Большого дворца в Петергофе

Перед главной террасой дворца, за Самсоном, горел щит с вензелем Александры Федоровны. По возвращении начинался бал-маскарад в залах дворца.

2 июля, единственный раз в году, в «Александрию» допускали народ — опять катание при звуках военных оркестров. Затем августейшая семья пила чай на украшенном гирляндами из васильков балконе, окруженная толпой. Васильки — одни из любимых цветов императрицы Александры Федоровны, и в день ее рождения повсюду можно было видеть украшения из них.

В 1839 году этот праздник видит французский дипломат Астольф де Кюстин. Он писал: «В петергофском парке можно проехать с милю, не побывав два раза на одной и той же аллее, вообразите же весь этот парк в огне!.. Деревья исчезают под бриллиантовыми ризами, и в каждой аллее огней больше, чем листьев. Перед вами Азия, не реальная Азия наших дней, но сказочный Багдад из „Тысячи и одной ночи“ или еще более сказочный Вавилон времен Семирамиды…

Мне передавали еще, что тысяча восемьсот человек зажигают в тридцать пять минут все огни парка. Примыкающая к дворцу часть парка освещается в пять минут. Напротив главного балкона дворца начинается канал, прямой, как стрела, и доходящий до самого моря. Эта перспектива производит магическое впечатление: водная гладь канала обрамлена таким множеством огней и отражает их так ярко, что кажется жидким пламенем. Нужно иметь богатейшее воображение, чтобы изобразить словами волшебную картину иллюминации. Огни расположены с большой изобретательностью и вкусом, образуя самые причудливые сочетания. Вы видите то огромные, величиной с дерево, цветы, то солнца, то вазы, то трельяжи из виноградных гроздьев, то обелиски и колонны, то стены с разными арабесками в мавританском стиле. Одним словом, перед вашими глазами оживает фантастический мир, одно чудо сменяет другое с невероятной быстротой. Голова кружится от целых потоков, сверкающих всеми цветами радуги, драгоценных камней на драпировках и нарядах гостей. Все горит и блестит, везде море пламени и бриллиантов…

В конце канала, у моря, на колоссальной пирамиде разноцветных огней возвышается вензель императрицы, горящий ослепительно белым пламенем над красными, зелеными и синими огнями. Он кажется бриллиантовым плюмажем, окруженным самоцветными камнями. Все это такого огромного масштаба, что вы не верите своим глазам. „Сколько труда положено на праздник, длящийся несколько часов; это немыслимо, — твердите вы, — это слишком грандиозно, чтобы существовать на самом деле. Нет, это сон влюбленного великана, рассказанный сумасшедшим поэтом“.

Тягостное чувство, не покидающее меня с тех пор, как я живу в России, усиливается оттого, что все говорит мне о природных способностях угнетенного русского народа. Мысль о том, чего бы он достиг, если бы был свободен, приводит меня в бешенство».

В самом деле, судьба русских крепостных волновала не одного только французского дипломата. Либералы считали «эмансипацию крестьян» справедливым и человеколюбивым поступком, консерваторы напоминали им о возможных экономических последствиях такого шага. Но решать вопрос об эмансипации предстояло уже новому императору — старшему сыну Николая и Александры Федоровны.

Александра Федоровна была образцовой женой и матерью. У нее и у Николая родились восемь детей, одна девочка умерла сразу же после рождения, остальные дети благополучно выросли. Императрица почти не имела иных интересов, кроме семейного круга, и не желала себе ни власти, ни серьезных общественных дел. Это устраивало Николая, но не всех его приближенных.

Анна Тютчева, бывшая фрейлиной жены наследника, писала об Александре Федоровне: «О ней не раз высказывались очень строгие суждения, и ее часто обвиняли в том, что она была главной виновницей деморализации русского общества, благодаря той безграничной роскоши и легкомыслию, которым она способствовала своим примером. Тем, кто видел вблизи эту нежную детскую душу, не хотелось бы возлагать столь тяжелую ответственность на эту изящную и воздушную тень… Император Николай питал к своей жене, этому хрупкому, безответственному и изящному созданию, страстное и деспотическое обожание сильной натуры к существу слабому, единственным властителем и законодателем которого он себя чувствует. Для него это была прелестная птичка, которую он держал взаперти в золотой и украшенной драгоценными каменьями клетке, которую он кормил нектаром и амброзией, убаюкивал мелодиями и ароматами, но крылья которой он без сожаления обрезал бы, если бы она захотела вырваться из золоченых решеток своей клетки. Но в своей волшебной темнице птичка не вспоминала даже о своих крылышках.