Вильгельм Йозеф Блос - История французской революции. От первых дней до Директории [litres]

Муниципальная власть стала проявлять все большую жестокость по отношению к народу. Она восстановила государственную тюрьму в Венсенне, чтобы заключить туда неудобных ей «подстрекателей». Вся масса Сент-Антуанского предместья в возмущении восстала против новой Бастилии, но была рассеяна кавалерией национальной гвардии. С тех пор недоразумения между муниципальной властью и народом, приведшие к большому кровопролитию на Марсовом поле, не прекращались.

Муниципалитет должен был считать одной из наиболее неотложных задач своих обеспечение Парижа продовольствием, а вместо того он стал обращаться с теми самими рабочими, которые вынесли на плечах своих буржуазную революцию, как с мятежниками. Улицы и площади Парижа постоянно были запружены безработными рабочими, которых теперь не было возможности еще направить в ряды армии, как во время позднейших революционных войн. Только те профессии имели достаточно заработка, которые заняты были снаряжением национальной гвардии; всем остальным работы не доставало. Сапожники, плотники, каменщики, слесари, типографы и другие работники устраивали большие собрания, на которых составлялись петиции в муниципалитет с требованием от него работы. Ответ муниципалитета был таков, что национальной гвардии приказано было разгонять собрания рабочих. Особенную ненависть возбудил против себя в этой истории мэр Бальи, чем и объясняется то, что три года спустя народ столь жестоко расправился с ним, когда его везли на эшафот. Он расклеил объявление, в котором объявлял противозаконными и «нарушающими общественный порядок» все союзы рабочих, имеющих целью «установление однообразной заработной платы и принуждение рабочих одной и той же профессии придерживаться установленной нормы».

Столь жестоко третируемые муниципалитетом рабочие продолжали носиться еще с надеждой, что они сумеют побудить национальное собрание сделать что-нибудь для облегчения их нужды. Но и здесь их приняли не лучше, чем в муниципалитете. Депутаты были недовольны тем, что им помешали в занятиях по выработке конституции, а о рабочих союзах у них были такие же странные понятия, как у муниципалитета, и они смотрели на них как на затею бунтовщиков. Шапелье, докладывавший национальному собранию петицию рабочих, говорил то же самое, что и Бальи. Он был настолько не остроумен, что считал рабочие организации восстановлением старых, отмененных 4 августа цехов. Признавая в принципе справедливыми и государственную помощь и право на труд, он все-таки отказывал рабочим в праве собираться и совещаться о своих профессиональных нуждах. Понимая, что его слова противоречат конституции, гарантирующей в первой своей части свободу собраний, он добавил, что рабочие вправе собираться только в качестве граждан для обсуждения общих интересов. Рабочие, говорил он, требуют права союзов для поддержки больных и безработных товарищей, но это долг всего народа и это не может служить основанием для того, чтобы они вправе были основать союз. Наконец, он выразил сожаление о том, что заработная плата, которая, по его убеждению, должна устанавливаться на основании свободного соглашения, недостаточно высока.

Следовало ожидать, что национальное собрание предоставит больным и безработным рабочим ту помощь «от народа», о которой говорил Шапелье и которую предусматривала конституция, но оно не только не сделало этого, но издало знаменитый декрет от 14 июня 1791 года, который так долго просуществовал во Франции и который воспрещал все рабочие союзы и ассоциации. Этот закон, отмененный только во время Третьей республики, успел за долгий период своего существования наделать немало зла. В течение долгих периодов времени правительство прятало его, как заржавленное оружие, но вдруг извлекало его и пускало в ход снова. Так, например, Людовик-Наполеон воспользовался этим законом для того, чтобы уничтожить производительные ассоциации французских рабочих, созданные с такими жертвами после революции 1848 года. Этим законом национальное собрание наложило неизгладимую печать буржуазного классового эгоизма на столь торжественно провозглашенные им перед всем миром права человека. С этого момента рабочие, как класс, отделились от почтенной буржуазии, третьего сословия. Но классовое движение не могло тотчас же начаться, потому что экономическое развитие не зашло еще достаточно далеко, чтобы ясно обнаружить классовый антагонизм и классовые интересы. Кроме того, пролетариат был еще занят походами против Европы, объявившей войну революции.

Предприниматели, которым надо было выполнить общественные или частные работы, объединились с враждебным но отношению к рабочим муниципалитетом. Закон против ассоциаций был использован как следует. Рабочие делали из революции такие выводы, которые не были приятны честной буржуазии. Они видели, что положение буржуазии и мелкого собственника-крестьянина благодаря революции улучшилось. Из этого они заключали, что революция, которой они в такой мере содействовали своими могучими руками, должна удовлетворить также и требования рабочего класса. Поэтому они требовали повышения заработной платы и доли в предпринимательской прибыли. Но тогда у предпринимателей еще не было никакой охоты соглашаться на эту излюбленную теперь систему участия в прибылях. О наиболее горячих рабочих было доложено муниципалитету, и они были брошены в темницу.

Лишенные также и избирательного права, обусловленного известным имущественным цензом, рабочие обратились с простым, но трогательным сохранившимся до сих пор письмом к Марату. На языке, соответствовавшем воззрениям и стилю того времени, они называют его «дорогим пророком» и истинным защитником класса нуждающихся. Здесь проявилось массовое самосознание. Они жалуются Марату на жестокость предпринимателей и говорят, что особенно отличаются угнетением своих прежних товарищей несколько бывших каменщиков, разжившихся и ставших богатыми предпринимателями. Последние думают, говорят в своем письме рабочие, что им все дозволено с тех пор, как они надели форму и эполеты национальной гвардии.

Марат, признававший справедливыми требования рабочих об улучшении их участи, заступался за этот угнетенный класс, где и когда только мог. Его «Друг Народа» стал органом рабочих, и этим объясняется сильная популярность Марата. В «Друге Народа» был подвергнут резкой критике избирательный закон, лишавший рабочих избирательного права. В газете Марата рабочие напоминали о своих заслугах перед революцией. «Мы были всюду, – говорится в ней, – где была опасность; всюду мы были готовы проливать нашу кровь для вашей защиты; три месяца без перерыва мы одни выносили все лишения утомительного похода; по целым дням нас пекло солнце, мучил голод и жажда; а в это время богачи прятались в своих подвалах под землей и выползали, когда это не было уже опасно, для захвата власти, почетных и общественных должностей. Для вас мы приносили себя в жертву, а теперь в вознаграждение за наши жертвы мы даже не получили утешения считаться гражданами – спасенного нами государства. Что дает вам право так третировать нас? Ведь вы сами согласны с тем, что и бедняк такой же гражданин, как богатый. Но, утверждаете вы, его скорее можно подкупить. Полно, правда ли это? Присмотритесь ко всем монархиям света белого! Разве не из богачей состоит вся продажная толпа царедворцев?»