Вильгельм Йозеф Блос - История французской революции. От первых дней до Директории [litres]

В этовремя появляется квартировавший в Варение кавалерийский отряд и офицеры отдают приказ рассеять национальную гвардию и проводить короля дальше. Мэр напоминает солдатам, что они обязаны народу верностью и что не должны нападать на национальную гвардию. Солдаты остаются на местах, не исполняя команды, а к национальной гвардии присоединяются сотни вооруженных людей, собравшихся из деревень на звуки набата. Между кавалерийскими офицерами и офицерами национальной гвардии происходит незначительная схватка. Солдаты желают перейти под команду офицера национальной гвардии. Король и королева забывают вдруг все свое высокомерие и переходят на просьбы. Людовик бросается мэру на шею и уверяет его, что он бежал от штыков и кинжалов парижского населения; в Монмеди он сделает Францию более счастливой, чем теперь. Мария-Антуанетта указывает мэру на детей своих и просит спасти их. Но мэр прекрасно понимает, что дело не в детях, и остается непоколебимым как перед просьбами, так и перед угрозами. Пока что проходит ночь, а в семь часов утра прибывает молодой адъютант Лафайета Ромеф с приказом национального собрания арестовать короля и его семейство, где бы они ни оказались. Мария-Антуанетта в ярости вырывает приказ об аресте из его рук и бросает на землю со словами: «Он может только замарать нас!» На эту резкость Ромеф отвечает: «Сударыня, вам было бы приятнее, если бы кто-нибудь другой, а не я, был свидетелем этих вспышек?» После этого королева становится несколько спокойней. Экипаж короля поворачивает в обратную сторону и в сопровождении целого полчища национальной гвардии направляется к Парижу. Булье, узнав слишком поздно об аресте короля, взбешенный, спешит ему на помощь с кавалерийским полком, но ничего уже не может сделать. Бегство не удалось – и, главным образом, благодаря решимости молодого Друэ.

Этот случай прославил Друэ, доставил ему благодарность народа и 30 000 франков от национального собрания; с этого момента он выступает на широкую арену общественной жизни. Ему предстояло еще быть избранным в конвент и испытать целый ряд приключений.

В Париже весть об исчезновении короля распространилась с быстротою молнии утром 21 июня. Лафайет послал во все концы гонцов с требованием, чтобы местные власти приняли меры к тому, чтобы помешать бегству. Национальное собрание немедленно собралось на заседание. Оно постановило арестовать короля, провозгласив себя законодательной и исполнительной властью, так что с этого момента Франция, собственно говоря, была уже республикой. Министры признали себя ответственными перед собранием, а последнее перешло к обсуждению манифеста, составленного королем в Тюильри.

В этом манифесте Людовик обнаружил себя в настоящем свете и сбросил маску, при помощи которой он обманывал народ. Он объявил себя противником всех нововведений, проведенных с 1789 года, и прежде всего обрушился на национальное собрание, на новую конституцию и на парижское население. Он обвинял собрание в том, что оно лишило его прирожденных прав, отняло у него его имения и принудило к утверждениям таких постановлений, которые возмущают его. Народ парижский держал его в плену и подвергал оскорблениям. Цивильного листа в двадцать пять миллионов франков ему тоже мало. Он заявлял, что отправляется искать по свету той свободы, которой нет для него в Париже.

Противоречие между этим манифестом и лицемерным циркуляром к посланникам и письмом к принцу Конде очевидно. Король, таким образом, сам заявил, что его конституционализм был только маской и что он никогда не станет искренним. Ясно, что он вовсе не был так невинен и добродушен, как часто хотят нас уверить историки: вероломство, которое обнаруживает его манифест, открытое признание в нем нарушения обещаний и присяги – беспримерны. Может быть, конечно, что манифест составлен был придворной партией, но все же ответственным за него был и остается Людовик. Как всегда, так и в этом случае у него не хватило ума. С населением Парижа, с населением Франции он говорил таким образом, как будто он находился уже в лагере Булье. И его привозят назад пленником.

Когда стал известен вероломный манифест, вся страна затрепетала от волнения, перешедшего в бурю негодования. В клубах в самых резких выражениях стали требовать низложения короля.

Узнав, что король арестован в Варенне, национальное собрание избрало из своей среды трех комиссаров, поручив им привести назад короля и его семейство. Это были Барнав, Петион и Латур-Мобург. У Этернея комиссары встретились с многочисленным отрядом национальной гвардии и вооруженных граждан, сопровождавших короля в Париж. Барнав и Потион сели в экипаж короля и королевы, Латур-Мобург к их спутникам. Петион держал себя как республиканец; он был холоден и сдержан по отношению к пленному королю и его жене. Барнав же, молодой человек 29 лет, пришел в восторг от королевы, которая не без кокетства вступила с ним в разговор и говорила ему любезности. Она окончательно очаровала его. Ради прекрасных глаз этой женщины он изменил своим политическим убеждениям и из защитника конституции стал защитником двора. Он тогда еще, вероятно, сам не понимал, какое преступление он совершает по отношению к отечеству, и впоследствии заплатил за свою измену на эшафоте.

Под прикрытием шестнадцати орудий король прибыл обратно в Париж: граждане, воспрепятствовавшие его побегу, вступили в Париж с триумфом. На улицах повсюду видны были плакаты с надписью: « Кто будет приветствовать Людовика XVI, будет побит, кто оскорбит его, будет повешен». Необозримые массы народа, покрывавшие улицы, деревья, даже крыши домов, встретили въезд короля глубоким и суровым молчанием, произведшим на пленную королевскую семью неизгладимое впечатление.

Когда Людовик прибыл в Тюильри, он опустился в кресло и произнес: «Глупое же, однако, путешествие». Когда вошел камердинер, он сказал: «А, ты здесь! Я снова здесь, как видишь!» Подобные тривиальные замечания он отпускал обыкновенно во все критические моменты своей жизни, к огорчению не лишенной ума королевы.

Король был временно отставлен от должности и находился под караулом в Тюильри. Национальное же собрание выпустило прокламацию к французам, в которой говорилось, что король был похищен врагами общественного спокойствия. Собрание притворилось, что оно принимает всерьез это странное объяснение.

Бегство короля произвело такое действие, которого он, наверно, менее всего ожидал. Оно создало настоящее республиканское движение. Ясно обнаружилось оно в крайней левой национального собрания, но еще отчетливее в якобинском клубе. Большинство национального собрания насмешливо встречало демократические речи Робеспьера, но народ уже любил его и наделил именем «Неподкупного». Вечером 21 июня он прибыл в клуб якобинцев и произнес там длинную речь, в которой в одинаковой степени обрушился и на короля, и на национальное собрание. «Мне, – говорил он, – бегство самого важного должностного лица не представляется большим несчастьем. Сегодняшний день мог бы стать прекраснейшим днем революции. Может быть, он еще станет им и выигрыш тех сорока миллионов ливров, которых стоит содержание короля, будет самым незначительным из благодеяний нынешнего дня». Он обвинял национальное собрание в измене уже по одному тому, что оно признало бегство короля похищением его, и это замещение вызвало громкое одобрение его слушателей. Затем взошел на трибуну Дантон, великий агитатор, который прославился как народный оратор и который обратил на себя внимание при беспорядках 18 апреля, помешавших бегству короля. Он напал главным образом на генерала Лафайета, который по странной игре случая как раз в этот момент вошел в зал клуба. «Отвечайте! – обратился к нему Дантон громовым голосом. – Вы присягнули, что король не уедет. Вы ручались за него. Вы, следовательно, или изменник, предавший отечество, или глупый человек, ручающийся за того, за кого поручиться невозможно». Лафайет очень слабо отвечал на эту альтернативу. С этого времени республиканское движение все более и более усиливалось в своем росте, и знаменитый ученый Кондорсэ опубликовал работу, в которой он выказывал себя сторонником республики.