Вильгельм Йозеф Блос - История французской революции. От первых дней до Директории [litres]

Двор, может быть, лучше других видел недостатки конституции. Он надеялся, что она создаст путаницу, которую можно будет использовать для низвержения ее, и этим средством действительно пользовались часто и с успехом. Сама же королева думала, что не все еще потеряно, если только иметь достаточно терпения, решительности и постоянства.

Король между тем разыгрывал свою конституционалистскую комедию с такой ловкостью и искусством, что скоро снова приобрел расположение национального собрания, которое с каждым днем все больше теряло расположение народа. В сентябре 1791 года король писал национальному собранию, что он готов принять конституцию; между тем четырнадцатью днями раньше выпущена была в свет, при его тайном согласии и с открытого согласия брата его, пильницкая декларация. Итак, король все-таки сказал, что он готов соблюдать конституцию внутри страны и защищать ее от нападения извне.

Еще до того национальное собрание отменило устранение короля от должности и вернуло ему телохранителей. Теперь же заявление его было принято с необузданным восторгом. Национальное собрание думало, что революция кончена. Буржуазия полагала, что она добилась уже тех государственных форм, которые соответствуют ее историческому призванию; как всегда, так и теперь она считала, что государство есть только орудие для защиты ее классовых интересов. Ей казалось, что штурм Бастилии и другие усилия народные имели только одну эту цель. Она решила проявить свое великодушие и, по предложению Лафайета, объявила амнистию всем политическим преступникам.

14 сентября Людовик отправился в национальное собрание и снова присягнул конституции, которой он уже присягнул раз на Марсовом поле, чтобы потом целиком нарушить присягу своим манифестом, составленным перед бегством в Варенн.

Национальное собрание 30 сентября распустило себя, так как задача его была окончена. При закрытии его обнаружилось, как мало народ любил его. Когда собрание вышло, народ приветствовал только Петиона и Робеспьера, все же остальные депутаты подверглись оскорбительным насмешкам.

По предложению Робеспьера, национальное собрание еще несколько времени перед тем постановило, что члены первого национального собрания не могут быть выбраны в ближайшее собрание. Предложение это свидетельствует о незаурядной политической дальновидности Робеспьера. Справедливо полагая, что революционное настроение еще возрастет, он достиг этим предложением того, что представители старой Франции не попали во второе национальное собрание, а что, наоборот, в него вошли представители демократической идеи. Предложение это имело весьма важные последствия.

Новая конституция ввела почтенное мещанство, буржуазию в число правящих классов. Опьянение радостью, которой предались выскочки конституционной и парламентской революции, было слишком велико для того, чтобы отрезвление не было для них неприятным.

Выборы в законодательное собрание прошли очень быстро, и 30 октября 1791 года оно уже могло приступить к делу. Состав его очень хорошо доказывал, что предложение лишить членов первого собрания права вторичного избрания было основано на правильном расчете. Из национального и народного представительства Франции исчезли, благодаря этому, все те элементы, у которых могло бы возникнуть какое бы то ни было желание восстановить старый порядок. В новом собрании не было ни одного представителя абсолютистско-монархической и аристократически-конституционной партии. Стремление к реформам было так сильно, что во всей Франции не прошел ни один представитель этих направлений. Не получили представительства в этом собрании ни высшее дворянство, ни духовенство, уклонявшееся от присяги.

Демократически-конституционная партия, которая так недавно еще господствовала в первом национальном собрании и, как творец новой конституции, была для абсолютизма революционной партией, в законодательном собрании передвинулась из середины на правую сторону и стала в нем консервативным элементом. Бывшие фельяны попали в собрание в незначительном числе и называли себя конституционалистами. Так как прежние уже прославившиеся вожди этой партии не могли быть избраны вновь, то их место в собрании заняли малоизвестные до того времени лица: Рамон, Воблан и Жирарден. Этих конституционалистов народ теперь называл аристократами и реакционерами, потому что во время конфликтов между королем и народным представительством они становились на сторону короля. Настоящие вожди этой партии, Лафайет, Бальи, Барнав и Талейран, занимали в это время почетные должности. Приверженцем этой партии была крупная буржуазия, в народе же она не пользовалась сочувствием. Лафайет и Бальи отказались к этому времени от должностей главнокомандующего национальной гвардией и мэра, так как демократическое течение стало слишком сильно. Пока национальная гвардия оставалась без главнокомандующего, командиры ее шести легионов поочередно занимали эту должность в течение двух месяцев. Клуб фельянов мог придать правой законодательного собрания так же мало значения, как салон г-жи Сталь-Гольштейн, в котором собирались знаменитости конституционной партии. Значение этой дамы, как человека с умом и политическим пониманием, сильно преувеличено. Эта двадцатилетняя в то время женщина была дочерью Неккера, и значение ее сводилось к тому, что она служила посредницей между двором и конституционалистами. В салоне ее можно было встретить бывших демократов и якобинцев: ренегата Барнава, Дюпора, братьев Ламет, их друзей и сторонников двора, с которыми их связывали теперь общие убеждения. Г-жа фон Сталь и муж ее, шведский посол фон Сталь-Гольштейн, жили иллюзией, что они сумеют воскресить политическую систему Неккера, отличавшуюся необыкновенной бессодержательностью.

Все остальные места в собрании были заняты демократами большею частью, молодыми и горячими людьми, принесшими с собой в Париж страстную любовь к свободе.

В середине сидела умеренно-демократическая партия, прославившаяся под именем партии жирондистов. Это название она получила от того, что наиболее выдающиеся члены ее и лучшие ораторы почти все были из департамента Жиронды. Вожди партии, отличавшиеся замечательной энергией, заняли высокие места в середине; внизу же сидела толпа тех, которые хоть и были приверженцами нововведений, но не желали окончательно порвать и со старым. Поэтому низкие места середины насмешливо называли болотом (le marais), а сидевших там депутатов – болотными жабами.

Жирондисты были очень преданы общему и крайне неопределенному понятию «свобода» и воодушевлялись идеями и примерами из классической древности Эллады и Рима. Они не понимали того, что идеи древних философов не подходят к Французской революции и Дюмурье остроумно назвал их «плохим переводом с латинского». Жиронда хотела оставаться на парламентской почве в той великой борьбе между народом и королевской властью, которая проистекала из недостатков конституции 1791 года. Партия эта, которую Марат насмешливо называл партией государственных мужей, не хотела понять того, что прежде всего необходимо закрепить завоевания революции и тогда только можно будет рассчитывать на сохранение их. Из тактики ее можно было сделать такой вывод, что идеалом революционного движения того времени было провозглашение всеобщей личной свободы, между тем как самой главной задачей того времени было выступить против непрекращающихся интриг двора и других врагов новой Франции. Жирондисты были представителями той части буржуазии, которая была захвачена демократическим течением. Социальным принципом их был индивидуализм, который они, подобно некоторым нынешним политическим направлениям, смешивали, умышленно или неумышленно, со свободой личности. Уже это одно было достаточной причиной для того, чтобы они выступили против массы народа, ожидавшей от нового государства облегчения своей нужды. Жирондисты мечтали о республике, в которой господствующее место принадлежало бы духовным способностям и образованию. Они забыли, что парижское население своим восстанием, прежде всего, хотело освободиться от всякого гнета сверху. При таких воззрениях жирондистской партии ее ожидал во Франции трагический конец.