Джордж Сильвестр Вирек - Пленники утопии. Советская Россия глазами американца

Но почему хоть одно из правительств не облечет властью Кана или кого-нибудь ему подобного? Почему наша капиталистическая деспотия не мобилизует такого человека и не использует его энергию, таланты и опыт? Во всей администрации Гардинга нет ни единого человека, равного ему по способностям и разумению; более того, вряд ли хоть кто-нибудь из них сгодится для него на роль ответственного помощника или хотя бы мелкого подчиненного. Будь такой человек министром торговли, нам не пришлось бы страдать от инфляции и заоблачных цен столь долго, и к настоящему времени мы уже смогли бы чем-то помочь страдающей Европе. Но надежды на это ничтожно малы. Никто не способен разглядеть способности выше своих собственных, и для властителя оказывается невозможным избрать подчиненных мудрее, нежели он сам.

В отчаянии я вновь обращаюсь к Троцкому; мне хочется, чтобы мой читатель узнал великую историю его испытаний и триумфа. Когда Деникин находился на вершине успеха и почти вплотную подошел к вратам Москвы, Троцкий работал по двадцать часов в сутки, чтобы сформировать и двинуть ему навстречу Красную армию.

В конце концов, сверхчеловеческими усилиями, силы красных сошлись с офицерами-французами и казаками Деникина и остановили их. Вскоре Троцкий получил от Деникина телеграмму:

«Освободите генералов таких-то и таких-то (полдюжины имен); полковников таких-то и таких-то (еще дюжина имен), а также таких-то и таких-то майоров и инженеров. Иначе я расстреляю вашего отца и вашу мать, захваченных вчера моими солдатами».

Даже не советуясь с Лениным, Троцкий ответил одним словом: «Стреляйте!»

К вечному позору Деникина, как утверждают, он выполнил свою подлую угрозу [70] Информация не соответствует действительности . А ответ Троцкого стал одним из великих эпизодов войны Советов за освобождение человечества от деспотии доллара.

Троцкий был настолько любезен, что пришел повидаться со мной перед тем, как отправиться из Нью-Йорка обратно в Россию. Я внимательно отслеживал и высоко ценил его деятельность в качестве вождя революции 1905–1906 годов в Петрограде. Ему довелось бежать из Сибири, и я знал, что он понимает ситуацию в России и русский характер в тысячу раз лучше, чем я. Он – способная волевая личность, и я считал его бескорыстным идеалистом, ибо в те времена ни один человек, кому не чужда алчность, в социалисты не шел. Этот ярлык уже сам по себе ставил человека в невыгодное положение, делал его экономически и социально ущербным в любой стране мира.

Троцкий сразу же сказал мне о своей вере в то, что в России уже созрели условия для социальной революции. Я поинтересовался, с чего бы он начал. «Самая настоятельная необходимость в России, – заявил он, – это вернуть землю крестьянам». До своего освобождения крепостные считали, что владеют землей, что она принадлежит им точно так же, как они принадлежат ей. По его словам, в России не будет благополучия до тех пор, пока земля не станет снова принадлежать народу. Поколениями эти люди привыкали к тому, что мирские общины, или деревенские комитеты, распределяли земельные наделы волей старейшин, причем распределение это, как правило, было справедливым и мудрым. Рабочие артели продемонстрировали такое же стремление к равенству.

Мне, конечно, было об этом известно, так что оставалось только искренне ему поаплодировать.

«Всегда считал, что Франция, – заметил я, – самая счастливая страна в Европе, потому что там революция поделила землю между людьми; пусть это и не самое лучшее решение проблемы, но гигантский шаг к справедливости, принесший в целом замечательные результаты.

Я очень надеюсь, что вы будете удовлетворены национализацией земли, по крайней мере, на данный момент».

«Пришло время, – заявил он, – национализировать также и все средства производства. Час социальной революции пробил».

«Вы меня пугаете, – отозвался я. – Отобрав землю, вы наживете себе множество грозных противников. Почему бы, если вы можете это себе позволить, не подождать, прежде чем браться за дальнейшие эксперименты? Пусть благоприятные результаты первого станут очевидны, прежде чем двигаться дальше».

«Россия уже готова к следующим шагам, – провозгласил он, – и я-то уж точно не буду колебаться».

«Если вы захватите средства производства, – продолжал я, – вам придется очень много платить руководителям промышленности, и это вызовет определенное недовольство среди рядовых сторонников коммунистов».

«Ошибаетесь, – ответил Троцкий, – рядовые рабочие в России вполне способны управлять трудом; они образованы в том, что касается социальной сознательности. Мы сможем вести производство не хуже прежнего, не платя больше обычных зарплат».

Я понял, что развивать эту тему бесполезно. Человек, делающий такие заявления, наверняка будет вынужден обнаружить свою ошибку.

«Русский человек, – предостерег я, – отменно умен, но он вряд ли станет работать старательнее ближнего, пока не будет получать за работу больше, чем получает этот ближний».

«Вы ошибаетесь, – вновь заметил Троцкий, – мы все будем работать для России и для будущего».

Его идеализм был мне глубоко симпатичен, но ничуть меня не убедил. Я попытался зайти с другой стороны. «Предположим, – сказал я, – что после захвата власти и национализации земли вы также национализируете железные дороги и сформируете муниципальные и коммунальные рынки для продажи продуктов питания и одежды на коммунистических принципах, а производство богатства пока оставите в руках стремящегося к прибыли капиталиста, по любой удобной ставке».

«Зачем же тянуть, а не сделать все сразу?» – поинтересовался Троцкий.

«Затем, что для управления железными дорогами, – ответил я, – или для того, чтобы распределять плоды труда, не требуется ничего, кроме честности; это не требует исключительных способностей; кооперативные магазины в Англии преуспевают в соревновании с магазинами капиталистов благодаря тому, что они честнее, но нигде кооперация не превзошла в конкурентной борьбе капиталистическое производство».

«Ну что ж, – заметил он с улыбкой, – полагаю, мы вас удивим и докажем, что в России способны производить богатство на строго коммунистической основе».

«Если вы это сделаете, – откликнулся я, – я приеду в Россию, как только закончится война, чтобы попытаться понять самых бескорыстных людей из всех, упоминания о ком сохранились в истории».

«Вы не верите?» – засмеялся Троцкий. Я покачал головой.

Мне забавно вспоминать, как разошлись наши взгляды еще на один предмет.

«А что вы намерены делать с банками? – поинтересовался я. – Будете ли вы их национализировать, или откроете Государственный банк и оставите частные банки конкурировать с вашим государственным учреждением?»