Виктория Финли - Цвет. Захватывающее путешествие по оттенкам палитры

Позже мы с Саймоном отправились в центр искусств – в уже полуразрушенное, хотя и недавно построенное здание. В подобных сообществах многое ветшает слишком быстро. Дверцы шкафа свисали с петель, мусор грозил заполнить все пространство. Висевшее объявление (за подписью «Арапунджа Артистс Инкорпорейтед») гласило, что с собаками вход в студию запрещен. Это однокомнатное здание предназначалось не для розничной торговли – до Утопии добираются лишь немногие покупатели, – а для того, чтобы создавать картины, хотя сейчас оно было больше похоже на место, где раздают холсты и проводят операции с наличными деньгами.

Утопия была родиной покойной Эмили Кейм Кнгваррейе, прозванной «старой леди», бывшей наездницы на ранчо, которая стала одной из самых известных австралийских художниц (картины с изображением ее родины использовались в качестве доказательств на слушаниях о правах на землю). Многие художники Утопии – женщины; казалось, в то утро большинство из них пришли в Центр искусств, чтобы сдать готовые работы и получить новые полотна, а их дети в то же самое время играли на грязном полу центра. Картины выглядели как множество точек, создающих эффект заросшего цветами весеннего луга, на который художник глядит сверху, прищурив глаза. «Что ты хочешь сказать этой работой?» – спросил Саймон одну из женщин, когда та протянула ему законченную картину. Полли Нгалр ответила, что белое – это цветы. «А какие цветы?» «Цветы ямса. А желтый – это семена. Какие? Семена ямса, – она терпеливо продолжала отвечать. Некоторые из названий картин за утро поменялись – сначала картина называлась «Эму Такер», затем «Спящая слива», а потом – снова «Эму Такер». Казалось, никто и не волновался, когда за полотно назначали цену, а затем начинали переговоры о новом.

В прошлый раз Эми Нельсон Напангарди не дали холст, так что сейчас женщина была почти в отчаянии, ведь она собиралась изобразить «Сон колдуна», картину о том, как сделать из куста лекарство. «Вот из такого, – сказала она, указывая на нарисованный кем-то куст сливы, чередующиеся пятнышки в розовых и желтых тонах. – Но мои цвета – не розовые», – решительно добавила она и объяснила, что колдунья во сне использовала только четыре цвета – желтый, красный, белый и коричневый. В то утро я обнаружила, что отчаянно пытаюсь лучше понять картины этих людей, разобраться, что заставляет их рисовать окружающий мир или сказочные истории, научиться ценить их не только за их (часто впечатляющие) цветовые контрасты. Я надеялась, что, возможно, зная то, что не позволено постороннему или, по крайней мере, о чем не принято говорить, я смогу лучше понять их картины. «А почему не розовые?» – спросила я. «Потому что белым покупателям они не нравятся», – ответила женщина.

И это лишь один из курьезов столь необыкновенного художественного движения. Покупатели, похоже, хотят почувствовать «подлинность», но никто точно не знает, что это значит, и даже не понимает, что это вообще должно означать. Тот факт, что картина написана аборигенами, кажется им жизненно важным. Когда в 1997 году выяснилось, что художник-абориген Эдди Берруп на самом деле был восьмидесятидвухлетней белой женщиной по имени Элизабет Дюрак, это вызвало общенациональное возмущение. То, что картина написана аборигеном, который неким образом интуитивно передает свое представление о природе, похоже, делает ее еще более «ценной». Тот факт, что многие «белые покупатели» хотят получить картины, выполненные в естественных цветах земли (охряные цвета, хотя и в акриловом варианте), также говорит о том, что они ищут эту вечно ускользающую подлинность земли и истории, воплощенную на холсте, представленном в художественной галерее или на аукционе. В Алис-Спрингс я посетила галерею, где рекламировались работы художника, «пришедшего из пустыни». Почему-то его работы считались более простодушными, чистыми и непорочными из-за его кочевого образа жизни: покупая его картины, приобретатели начинали чувствовать себя частью мира, который уже исчез. Однако, как я узнала позже от человека, стоявшего у истоков этого художественного движения, на самом деле стили живописи движения «Искусство Центральной пустыни» являются комбинациями узоров аборигенов с красками и образами белых администраторов. И их уже вряд ли возможно разделить.

Глория и Ада Петиарре находились далеко от Утопии – по приглашению художественной галереи они отправились в турне вместе со своими картинами. Но в Центре искусств оставалась их сестра, Маргарет Тернер Петиарре, поэтому я села рядом с ней на пол и изо всех сил постаралась понять, что значит «писать сновидение», а не просто изображение истории. Я задала ей несколько вопросов о том, что означают ее картины. Внезапно она ласково посмотрела на меня: «У тебя ведь есть сад, верно? У тебя в саду должны быть красивые цветы, прекрасные цветы?» Я кивнула, не желая вдаваться в проблемы доступности пространства в Гонконге. «Ну, тогда ты знаешь, это оно и есть, – сказала она. – Цветы». Я почувствовала себя довольно глупо, как если бы указала на пейзаж в европейской художественной галерее и спросила о его смысле, а мне сказали бы, что это просто деревья, вода и холмы, неужели не видно?

Конечно, мой вопрос не был ошибкой. Эти картины, как и блеск охры, которой они поначалу рисовались, неуловимы. Да, речь идет о фактуре, тоне, контрасте и технике, но еще и о кое-чем, что я не смогла до конца понять. Иногда, когда я путешествовала в глубине страны, встречаясь с художниками, торговцами и красильщиками, у меня порой возникало впечатление, что мы говорим вовсе не об искусстве, а об универсальности человеческого духа. А потом это чувство снова исчезало, и разговор шел о долларах и полноприводных машинах.

По пути из Утопии я заехала к Грини и Кэтлин Первис в Баундари Бор, городок, вытянувшийся посреди выжженной солнцем земли за неглубоким озером, примерно в десяти километрах от Утопии. Имя Грини было хорошо известно, но рисовала его жена Кэтлин: она работала, сидя на солнышке на земле в окружении собак, а ее муж дремал в тени ограды из гофрированного железа. У этих двух стариков есть дом, причем довольно большой, но, как объяснила Кэтлин, они редко им пользуются, «потому что там полно собак». Если не слишком холодно, они предпочитают спать на улице на мягких матрасах. Если бы у меня был выбор, я бы делала так же. Мало что является столь же захватывающим, как ночное небо в глубине девственных земель. Эти люди выглядели бедняками, но их работы хорошо продавались, так что они планировали подключить спутниковое телевидение, а на следующий день после нашего знакомства им доставили «Тойоту» – полноприводные автомобили были популярным средством оплаты искусства аборигенов пустыни. Поначалу это были подержанные машины «Дженерал моторз Холденз лимитед» из автосалона в Алис-Спрингс, но теперь это новые «Тойоты» – и во многих отношениях это нормально. В прошлом акт рисования (как боди-арт или рисование на песке) был одним из способов передачи мудрости предков и карт, чтобы другие люди племени могли понять свою землю и знать, что лежит под ней. Кажется правильным, что сегодня акт создания произведений живописи все еще помогает аборигенам восстанавливать их землю, пусть даже они перемещаются по ней на автомобиле.