Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Новые праворадикальные движения опирались на предшествующую традицию нетерпимости, правда коренным образом переработанную, и апеллировали в основном к низшим и средним слоям европейского общества, а интеллектуалы-националисты (направление, возникшее в 90‐е годы девятнадцатого века) сформулировали их риторику и теорию. Даже сам термин “национализм” был придуман в это десятилетие для описания новых глашатаев реакции. Праворадикальные настроения усилились в рядах средней и мелкой буржуазии преимущественно в странах, где идеология демократии и либерализма не была господствующей, т. е. главным образом в государствах, на которые не оказала влияния французская революция или ее аналоги. В ключевых для западного либерализма странах – Великобритании, Франции и США – общее преобладание революционной традиции воспрепятствовало возникновению значимых фашистских движений. Неверно путать расизм американских популистов или шовинизм французских республиканцев с протофашизмом: то были левые движения.

В условиях, когда торжество свободы, равенства и братства больше не стояло на пути, древние инстинкты могли украсить себя новыми политическими лозунгами. Почти не приходится сомневаться в том, что активные сторонники свастики в Австрийских Альпах были завербованы в основном из провинциальной интеллигенции – ветеринаров, землемеров и прочих специалистов, некогда бывших местными либералами, образованным и эмансипированным меньшинством в среде, где преобладал крестьянский клерикализм. Точно так же в конце двадцатого века распад классических пролетарских рабочих и социалистических движений дал возможность вырваться наружу природному шовинизму и расизму многочисленной армии рабочих, занятых в сфере неквалифицированного труда. До этого они опасались выражать свои взгляды и чувства публично из‐за принадлежности к партиям, страстно их отрицавшим. Начиная с 1960‐х годов западная ксенофобия и политический расизм встречаются главным образом в общественном слое, занимающемся физическим трудом. Однако в десятилетия, когда фашизм еще только зарождался, его исповедовали те, кто не пачкал свои руки тяжелой работой.

Средняя и мелкая буржуазия в период становления фашизма составляла костяк подобных движений. Этот факт не подвергают сомнению даже историки, стремящиеся пересмотреть традиционные представления о том, кто именно поддерживал нацистов с 1930 по 1980 год (Childers, 1983; Childers, 1991, p. 8, 14–15). Возьмем всего лишь один случай из многих, чтобы показать, кто входил в состав таких движений и кто их поддерживал. В Австрии в период между мировыми войнами из национал-социалистов, избранных в качестве депутатов районных советов в Вене в 1932 году, 18 % имели собственные предприятия, 56 % были инженерно-техническими работниками, служащими и государственными чиновниками, а 14 % составляли промышленные рабочие. Из числа нацистов, избранных пятью австрийскими региональными ассамблеями за пределами Вены в том же году, 16 % были владельцами собственных предприятий и фермерами, 51 % – служащими и 10 % – промышленными рабочими(Larsen et al., 1978, p. 766–767).

Это не означает, что фашистские движения не могли найти горячую массовую поддержку среди рабочей бедноты. Румынскую “Железную гвардию” бедное крестьянство поддерживало при любом составе ее руководящих кадров. Избирателями венгерской “Партии скрещенных стрел” были в основном рабочие (коммунистическая партия находилась на нелегальном положении, а социал-демократическая партия была малочисленной из‐за своей терпимости к режиму Хорти). После поражения австрийской социал-демократии в 1934 году начался заметный отток рабочих в нацистскую партию, особенно в австрийских провинциях. Кроме того, стоило всенародно признанным фашистским правительствам укрепиться во власти, как это произошло в Италии и Германии, гораздо большее, чем традиционно признают левые, число бывших коммунистов и социалистов среди рабочих стало сочувствовать новым режимам. Но поскольку фашистские движения не имели особого успеха в традиционно сельском обществе (если только их не поддерживали организации, подобные римско-католической церкви, как это было в Хорватии) и являлись заклятыми врагами идеологий и партий, связанных с организованным рабочим классом, их основных избирателей следовало, как и ожидалось, искать в средних слоях общества.

Насколько глубоким было первоначальное распространение фашизма среди среднего класса – более сложный вопрос. Несомненно, его влияние на молодежь из этого слоя было сильным; особенно это касалось студентов европейских университетов, которые в период между войнами исключительно тяготели к ультраправым. Тринадцать процентов членов итальянского фашистского движения в 1921 году (т. е. до “похода на Рим”) были студентами. В Германии от 5 до 10 % всех студентов были членами нацистской партии уже в 1930 году, когда подавляющее большинство будущих фашистов еще не начали проявлять интерес к Гитлеру (Kater, 1985, р. 467; Noelle/Neumann, 1967, р. 196). Как мы увидим, многочисленна была и прослойка бывших офицеров, выходцев из среднего класса, – тех, для кого Первая мировая война со всеми ее ужасами стала вершиной личных достижений, при взгляде с которой им открывались лишь тоскливые низменности будущей штатской жизни. Эти представители среднего класса были, безусловно, наиболее восприимчивы к призывам нацистов. В общих чертах влияние правых радикалов проявлялось тем сильнее, чем больше была действительная или предполагаемая угроза положению среднего класса, поскольку рухнули структуры, призванные сохранять существующий порядок в обществе. В Германии двойной удар “великой инфляции”, обесценившей деньги до нуля, и последовавшей за ней Великой депрессии радикализировал даже такую прослойку среднего класса, как государственные чиновники среднего и высшего звена, чье положение казалось таким прочным и которые при менее драматических обстоятельствах были бы рады оставаться старомодными патриотами-консерваторами, тоскующими по кайзеру Вильгельму, но готовыми исполнить свой долг перед республикой, возглавляемой фельдмаршалом Гинденбургом, если бы она не рухнула у них на глазах. Большинство равнодушных к политике немцев в период между мировыми войнами тосковали по империи Вильгельма. Даже в 1960‐е годы, когда большая часть западных немцев полагала (чему не приходится удивляться), что Германия переживает свои лучшие времена, 42 % тех, кому было за шестьдесят, все еще считали жизнь до Первой мировой войны лучше, чем их сегодняшняя, а 32 % оставались преданными “экономическому чуду” (Noelle/Neumann, 1967, р. 196). В период 1930–1932 годов избиратели, принадлежавшие к буржуазному центру и правому флангу, в массовом порядке вступали в нацистскую партию. Однако строителями фашизма являлись не они.